Бульвар Грига

– Мы подождем, – кивнула я. – Идем, Дин, покажу тебе нашу гостиную.

Мы прошли по коридору и ступили в большую светлую комнату с двумя широкими окнами, диваном и мягким креслом.

– Ну? – спросила я, когда Ачер устроился в кресле напротив меня. – Еще есть вопросы?

– Он не может быть твоим отцом, – покачал головой парень. – Никак не может.

– Почему же – никак? – удивилась я. – Да, у нас разные фамилии, однако…

– Причем тут фамилии? – Дин поморщился. – В ваших аурах нет ни одной похожей полосы. Ни одного общего вкрапления! Он тебе не родитель и вообще никакой не родственник.

– С биологической точки зрения – да, – согласилась я. – И, тем не менее, я – его дочь.

– Эммер, наверное, твой отчим, – сообразил Ачер. – Второй муж матери, да?

– Нет, – теперь головой покачала я. – Дориан никогда не был женат на моей матери. Сомневаюсь, что он вообще помнит, как ее зовут. Я и сама, если честно, не смогу назвать ее имени. Помнишь, Дин, как три месяца назад ты подобрал возле автобусной остановки бездомного котенка?

– Помню.

– Шестнадцать лет назад Эммер точно так же подобрал меня. Я была тощая, голодная, грязная. Точь‑в‑точь, как твоя кошка.

– Тебя ему подкинули? – осторожно уточнил Дин.

Я усмехнулась.

– Нет. Меня просто оставили на улице.

Ачер немного помолчал, а потом осторожно спросил:

– Расскажешь?

Мой взгляд скользнул по противоположной стене. Там, над старинным резным комодом висела большая фотография. На ней я, румяная шестилетняя девочка с двумя смешными косичками и заколкой в виде лупоглазой стрекозы, демонстрировала зрителям лохматую игрушечную лису.

– Тот период своей жизни я помню плохо, – тихо сказала другу. – Была слишком маленькой. Меня тогда воспитывала мать. Ну, как воспитывала… Скорее, просто держала возле себя. Не припомню, чтобы она играла со мной в куклы или завязывала бантики. Впрочем, ни бантиков, ни кукол у нас тогда не было. Как и постоянного дома. Мы все время переезжали с места на место. Знаешь, я ведь совсем забыла ее лицо. Помню только хриплый голос, обломанные ногти и желтые подушечки пальцев.

А еще запах. Противный, удушливый. Гремучую смесь дешевых сигарет, алкогольного перегара и потного, давно немытого тела. Дориан не любил рассказывать мне о матери, однако отрывочных воспоминаний о ней было достаточно, чтобы понять – родительница моя вела далеко не праведный образ жизни. Она нигде не работала, перебивалась случайными заработками, а полученные деньги тратила на спиртное и посиделки со своими друзьями – такими же непутевыми асоциальными типами, как и она сама.

Если бы кто‑нибудь спросил, с чем у меня ассоциируются первые годы детства, я бы ответила: с грязью и голодом. Грязь окружала меня повсюду – мать отчего‑то ленилась убирать комнаты, в которых мы обитали, стирать одежду и даже следить за своей и моей гигиеной. Что до голода, то он казался самым ярким воспоминанием той поры. До моего питания матери было мало дела, поэтому есть мне хотелось всегда. Мой рацион обычно составлял полузасохший хлеб, лапша быстрого приготовления и иногда сушки и небольшие куски вареной колбасы, которой меня время от времени угощали соседи или мамины друзья. Однажды одна добросердечная соседка позвала меня к себе в квартиру и накормила овсяной кашей и маслом и молоком. Эта каша показалась мне тогда самым потрясающим блюдом на свете. С тех пор прошло много лет, однако божественный вкус соседкиной овсянки я помню до сих пор.

– Твоя мама… – Дин запнулся, – она… она была волшебницей?

– Нет, что ты, – я махнула рукой. – Магии у нее не имелось.

– Значит, колдуном был твой отец? Я имею в виду, биологический.

– Скорее всего, – я пожала плечами. – История, к сожалению, об этом умалчивает. Я никогда его не видела, и мне о нем ничего не известно.

Не факт, что мать могла бы рассказать о нем больше, чем я. Не факт, что она вообще знала, от кого родила своего ребенка. Мужчин вокруг нее было много, и они менялись так же часто, как дни недели. Шумные, грубые, орущие друг на друга страшными словами, швыряющие стулья и переворачивающие столы, они внушали мне щемящий ужас. Когда эти люди вламывались в наше жилище, я предпочитала убегать на улицу. Если убежать не получалось, пряталась за шкафом, и сидела тихо, как мышка, чтобы, не дай Бог, не привлечь чье‑нибудь внимание.

В такие моменты я всей душой мечтала о папе. Он представлялся мне сильным красивым человеком, непременно умным, спокойным, одетым в красивый элегантный костюм. Мне нравилось думать, что однажды он придет в наш клоповник и заберет меня в большой светлый дом, где на окнах будут тюлевые шторы, а в кухне – сколько угодно вкусной овсяной каши. Я бы изо всех сил старалась ему понравиться: сотню раз в день мыла бы руки, протирала на полках пыль, научилась бы завязывать шнурки на ботинках и стирать свои колготки…

– Матери я была в тягость, – сказала, глядя на девочку с пушистой лисой. – Ее безумно раздражало, что я постоянно прошу еды и путаюсь у нее под ногами. При этом она почему‑то ни разу не попыталась отдать меня в приют. Зато время от времени теряла меня на улице. Не знаю, делалось ли это нарочно или по рассеянности, однако я каждый раз умудрялась вернуться обратно. Пока однажды она не оставила меня в центре города. Мне тогда было четыре года. Помнится, я жутко испугалась. Центр меня оглушил, обескуражил. Я привыкла жить на окраине, среди тихих улиц и малоэтажных домов, а тут со всех сторон ревели автомобили, сновали люди, стеной стояли огромные бетонные коробки… Я не знала, куда идти, и безумно боялась обращаться к кому‑либо за помощью. Знаешь, Дин, в тот момент я остро почувствовала себя оборвашкой. Вокруг ходили нарядные взрослые, и все они так презрительно на меня смотрели… Я отчего‑то понимала: мама не скоро заметит мое отсутствие, а заметив, вряд ли бросится на поиски. Мне ужасно захотелось, чтобы, наконец, нашелся папа. Чтобы пришел и спас меня от этого жуткого шума, головокружительного движения, от этих неприятных взглядов. А потом я его увидела. Он вышел из‑за угла и двинулся вперед, прямо на меня. Он выглядел точь‑в‑точь, как я его себе представляла: высокий, элегантный, чисто выбритый, невероятно красивый.

– Дориан Эммер?

– Да, – мои губы тронула улыбка. – Знаешь, я почему‑то решила, что этот мужчина и есть мой отец. Выскочила к нему навстречу, а когда он повернул ко мне голову, поймала его взгляд и выплеснула на него такой поток чувств и эмоций, что он встал, как вкопанный прямо посреди тротуара. Сейчас я понимаю: это был первый выброс моей магической силы. И я окатила ею Дориана с ног до головы.

Глаза Дина стали круглыми, как монеты.

– Амели, – почти с ужасом пробормотал он, – это что же выходит… Ты его приворожила?!

– Именно, – кивнула я. – Я приворожила себе отца. Забавно, да?

– Забавно?! Эммер‑то в курсе, как весело ты с ним обошлась?