Человек пишущий
Лауреатом за доброту стала писательница, имевшая своего литературного агента, и которой прежде даже в номинации не значилось.
Станислав удивленно выдохнул: «Ничего себе, шуточки», но представитель канала поспешил разъяснить ситуацию, де артисты кино, входившие в жюри, то бишь, сам отсутствующий по уважительной причине Калягин, в последнюю минуту решили отдать пальму первенства даме, ее произведение им понравилось больше, играть его сценарный вариант будет много интереснее.
Опомнившийся Володя защелкал вспышками, стараясь для истории под грифом: «Как я не стал самым добрым в мире». Теперь их маленькая группа была объединена и сплочена тем смешным обстоятельством, что никто из них ничего в финале не получил, приехав за тысячи вёрст киселя хлебать.
Данное обстоятельство заметила и озвучила учительница из Питера, мечтавшая о ноутбуке, далее она отыскала еще одну закономерность: «В моей комнате гостиничной из всех девушек я одна ничем не награждена». Зато на организованном фуршете Стас, Володя и Глеб повеселились неплохо, устроившись за одним столиком, четвертой к ним присоединилась Светлана.
И белое вино пили и красное, и ели много со шведского стола и хохотали, не заботясь о лауреатских приличиях, им рано бронзоветь, они еще не доросли. Стас пообещал учительнице из Питера, что завтра, до отлета, знакомые доставят прямо в гостиницу ноутбук, который он ей подарит: бэушный, но вполне рабочий. Он уже созвонился с кем надо.
Учительница скромно поблагодарила.
Глеб смотрел на Стаса, как на волшебника: вот кому в самом деле следовало дать приз за доброту!
Таская бокалы и закуску со шведского стола к их стоячему, Заваркин натолкнулся на огромной толщины господина, идущего навстречу, который сердитым требовательным взглядом вонзился в Глеба настолько сильно, будто пытался просверлить ему по тайной методике древних майя в черепе дыру. То был известнейший писатель Битов, входивший в состав конкурсной комиссии.
Заваркин не понял, что означает сей раскаленный взгляд, за что рассердился на него известный собрат по перу, вроде бы конкуренции он ни с какой стороны мастеру не составлял, растерявшись, даже поздороваться не решился. Скользнул с двумя бокалами в другую сторону и был таков.
– Ты кем работаешь? – спросил после третьего бокала Володя, доверительно приблизив загорелое под южным солнцем мужественное лицо.
– Сторожем, – легко признался Глеб, не чувствуя больше груза премиальной ответственности.
– Правильно. Самая подходящая работа для писательства. Надо будет и мне что‑нибудь подобное присмотреть. Я, видишь ли, уволился из администрации буквально накануне этой поездки. Узнал начальник случайно, что пишу, ну и кому нужен писатель в отделе? Пришлось заявление подавать по собственному желанию, все равно бы съели и с треском вышибли. С женой тоже отношения испортились из‑за этого творчества, сейчас вернусь без приза, разводиться будем. Так что, дорогой Глебушка, имя у тебя хорошее, наверное, в сторожа ночные подамся, денег, конечно, не будет, статуса тоже… да и чёрт с ними.
– Главное – вдохновение ночью прёт, как никогда днем, – с восторгом припомнил Заваркин свои полуночные бдения у компьютера Аллы. – А зарплата, конечно, практически на нуле, тут уж извините, непрожиточный уровень.
– Представь, супруга прочла мою повесть, очень удивилась: «Неужели за такое еще премию дают?». Разочаровалось во мне страшно… как в авторе, и как в человеке. Я это остро почувствовал, будто шилом кольнула… Ну, ладно, посмотрим, посмотрим, не все потеряно. Честно говоря, очень на эту поездку надеялся, слишком даже, думал двух тысяч на первое время хватит, а там стоящий роман напишу, издамся… Глупо, конечно, в пятьдесят лет начинать жизнь переустраивать на новый лад… семью ломать… как считаешь? Нет, давай лучше выпьем еще… за Пушкина… и Гончарову…
Несмотря на то, что вино, по мнению знатоков было преотличное, вроде бы испанское, но опрокинув четвертый или пятый уже бокал, Заваркин почувствовал себя нехорошо, и решил срочно вернуться в гостиницу. Вся их группа сорвалась с места вместе с ним, за компанию. Веселой компанией пришли прямо к двери номера Глеба, а он так расклеился, что не удосужился пригласить новых знакомых к себе. Сказал: «Ну, пока, ребята», и вскользь по лицам ощутил всеобщую досаду, ибо хотелось посидеть еще, а только у него был отдельный номер, в котором имелся бар, полный всевозможных напитков.
Улегшись на неудобном поролоновом матраце, Заваркин тотчас ощутил запоздалое раскаяние. Вновь сделалось дурно: «Вот почему не позвал? Пусть бы люди веселились дальше, нисколько бы мы не мешали друг другу».
Ночью долго не мог заснуть, размышлял на тему «как нехорошо поступил с литературной компашкой», а утром решил пораньше съехать, чтобы не встречаться случайно с товарищами, быстренько собрался и вышел с вещами в девять часов, сдал ключи администратору.
Мило улыбнувшись, та попросила обождать, пока служащий осмотрит номер. Скоро ей позвонили, сказав, что в номере все цело, в том числе бар с напитками, что, конечно, удивительно для подобного рода творческой публики. Это удивление явственно проступило на красивом личике, и скоро Глеб уже ехал на автобусе по тягучим московским пробкам в аэропорт, где ему пришлось долгонько ждать своего рейса.
В обеденное время на некотором от него отдалении, близко друг к другу на одном сидении расположились литературный агент со своим добрым автором виртуальной сибириады. Они подошли позже, но улетели раньше, посматривали украдкой в его сторону, вроде как бы пытаясь узнать, но не поздоровались. Он так же не подошел к ним, не поздравил с победой, и даже издали не раскланялся, оставив, верно, о себе память неприветливого сибирского невежи.
Глава 5
Работа прежде всего! Даже для лауреатов международных конкурсов.
В том смысле, что в качестве безденежного лауреата, принявшего активное участие в фуршете в ресторане Шератон, и немало там выпившего, на которого организаторы истратили кучу денег, но лучше бы дали наличкой хоть половину, чем натуральным испанским вином и одноместным номером в «Эдельвейсе», Заваркин поспешил вечером на работу, охранять магазин немецких строительных товаров «кнауф».
После поездки в Москву настроение заметно улучшилось: какой‑никакой, а писатель. Сторожем только притворяется ради минимального месячного оклада.
На крыльце магазина сидел на корточках не фотогеничного вида гражданин в известной зэковской позе на корточках, докуривал мизерный бычок. Лицо его скрывал козырек бейсболки. Вот все‑все разом не понравилось Глебу в этом человеке: и нахальная поза поперек входа, не позволявшая посетителям заходить, ведь до закрытия оставалось еще более часа, и бейсболка, надвинутая на нос и вообще.
– Магазин закрыт, – сказал курильщик, не сдвинувшись с места и не поднимая глаз.
– Я сторож, а магазин работает до семи.
