Человек пишущий
– Главное – вдохновение ночью прёт, как никогда днем, – с восторгом припомнил Заваркин свои полуночные бдения у компьютера Аллы. – А зарплата, конечно, практически на нуле, тут уж извините, непрожиточный уровень.
– Представь, супруга прочла мою повесть, очень удивилась: «Неужели за такое еще премию дают?». Разочаровалось во мне страшно… как в авторе, и как в человеке. Я это остро почувствовал, будто шилом кольнула… Ну, ладно, посмотрим, посмотрим, не все потеряно. Честно говоря, очень на эту поездку надеялся, слишком даже, думал двух тысяч на первое время хватит, а там стоящий роман напишу, издамся… Глупо, конечно, в пятьдесят лет начинать жизнь переустраивать на новый лад… семью ломать… как считаешь? Нет, давай лучше выпьем еще… за Пушкина… и Гончарову…
Несмотря на то, что вино, по мнению знатоков было преотличное, вроде бы испанское, но опрокинув четвертый или пятый уже бокал, Заваркин почувствовал себя нехорошо, и решил срочно вернуться в гостиницу. Вся их группа сорвалась с места вместе с ним, за компанию. Веселой компанией пришли прямо к двери номера Глеба, а он так расклеился, что не удосужился пригласить новых знакомых к себе. Сказал: «Ну, пока, ребята», и вскользь по лицам ощутил всеобщую досаду, ибо хотелось посидеть еще, а только у него был отдельный номер, в котором имелся бар, полный всевозможных напитков.
Улегшись на неудобном поролоновом матраце, Заваркин тотчас ощутил запоздалое раскаяние. Вновь сделалось дурно: «Вот почему не позвал? Пусть бы люди веселились дальше, нисколько бы мы не мешали друг другу».
Ночью долго не мог заснуть, размышлял на тему «как нехорошо поступил с литературной компашкой», а утром решил пораньше съехать, чтобы не встречаться случайно с товарищами, быстренько собрался и вышел с вещами в девять часов, сдал ключи администратору.
Мило улыбнувшись, та попросила обождать, пока служащий осмотрит номер. Скоро ей позвонили, сказав, что в номере все цело, в том числе бар с напитками, что, конечно, удивительно для подобного рода творческой публики. Это удивление явственно проступило на красивом личике, и скоро Глеб уже ехал на автобусе по тягучим московским пробкам в аэропорт, где ему пришлось долгонько ждать своего рейса.
В обеденное время на некотором от него отдалении, близко друг к другу на одном сидении расположились литературный агент со своим добрым автором виртуальной сибириады. Они подошли позже, но улетели раньше, посматривали украдкой в его сторону, вроде как бы пытаясь узнать, но не поздоровались. Он так же не подошел к ним, не поздравил с победой, и даже издали не раскланялся, оставив, верно, о себе память неприветливого сибирского невежи.
Глава 5
Работа прежде всего! Даже для лауреатов международных конкурсов.
В том смысле, что в качестве безденежного лауреата, принявшего активное участие в фуршете в ресторане Шератон, и немало там выпившего, на которого организаторы истратили кучу денег, но лучше бы дали наличкой хоть половину, чем натуральным испанским вином и одноместным номером в «Эдельвейсе», Заваркин поспешил вечером на работу, охранять магазин немецких строительных товаров «кнауф».
После поездки в Москву настроение заметно улучшилось: какой‑никакой, а писатель. Сторожем только притворяется ради минимального месячного оклада.
На крыльце магазина сидел на корточках не фотогеничного вида гражданин в известной зэковской позе на корточках, докуривал мизерный бычок. Лицо его скрывал козырек бейсболки. Вот все‑все разом не понравилось Глебу в этом человеке: и нахальная поза поперек входа, не позволявшая посетителям заходить, ведь до закрытия оставалось еще более часа, и бейсболка, надвинутая на нос и вообще.
– Магазин закрыт, – сказал курильщик, не сдвинувшись с места и не поднимая глаз.
– Я сторож, а магазин работает до семи.
– Раз сторож, то проходи, – незнакомец выглянул одним глазком из‑под козырька.
Глаз этот не понравился Заваркину еще в большей степени, чем все прочее: желтый, круглый и наглый. Он прошел в дверь, отодвинув посторонние острые коленки в лавсановых штанах с лампасами своей ногой без малейшего смущения.
В магазине творились непонятные дела: продавцов не было в помине, зато какие‑то чужие громилы двухметрового роста выстроились стенкой вокруг директора и громко ругали подводника, бывшего советского офицера, ныне торгующего немецким товаром, как напроказившего мальчишку:
– Куда дел десять миллионов, признавайся!
А тот, поникнув сорванным с клумбы цветочком, жалко оправдывался:
– У меня весь капитал в товаре, плохо берут последнее время, но я верну, все отдам до копейки.
– Не справился с делом, да еще воруешь, сукин сын, снимаем тебя с директоров, завтра передашь дела Жанне.
Вот это номер! Их бравый подводник оказался вовсе не молодым успешным предпринимателем, владельцем магазина, а всего лишь наёмным менеджером, приказчиком, который, возможно даже проворовался, а тут вдруг, совсем некстати заявились хозяева и потребовали ответа. В магазине деловито сновали уверенные в себе люди, снимали товар с полок, пересчитывая банки с краской, мешки со строительными смесями.
Шла полная инвентаризация.
– Отпусти своего сторожа, – сказал директору человек лет пятидесяти пяти, здоровенный и насмешливый. – Мы сами посторожим, а то мало ли что?
– Вы можете идти, – сказал Заваркину директор, грустно глядя в пол.
– Так что, меня увольняют? – Глеб на секунду вспомнил худенькую стремительную, как черная молния любовницу подводника, заимевшую салон красоты.
Куда ушли десять миллионов? Куда‑куда, туда и ушли, десять еще что, кабы штаны не ушли сами собой…
– Да, напишите заявление, за трудовой книжкой и расчетом придете завтра.
– На расчет не очень надейся, магазин обанкротился, – ухмыльнулся Заваркину ближний громила, – мы у вашего директора до его окончательно расчета с владельцами забираем машину, и еще наложим арест на квартиру. Не вздумай бегать, под водой найдем. Но заранее учти, этого не хватит и на половину. Нет, какого хрена, тварь, стал без меры воровать?
Директор, наконец, гордо вздернул голову: «Машину оставьте, как мне сейчас без машины?».
Но у него забрали ключи.
Удивительное свойство имеют крупные литературные конкурсы: лауреаты один за другим лишаются работы: Володя перед поездкой в Москву вылетел из краевой администрации, лишь только начальство прознало слегка о литературных успехах, теперь и Глебушку турнули походя из сторожей магазинных, выпнули на улицу среди бела дня, на ночь глядя. Мистика какая‑то.
Делать, однако, нечего: написав в свободной форме заявление на увольнение, он вышел из магазина вон уже в безработном свободном состоянии, да побрел неспешно по городу, читая вывески и рекламу.
