Человек пишущий
– Узнаешь?
– Платонов?
Феликс Михайлович счастливо рассмеялся:
– Выше бери… мой отец, завкафедрой истории КПСС одного заштатного вуза. Но многие его действительно здесь с Платоновым путают, хотя сходства в реальности, вне этой фотографии, не было никакого. А жизненные пути, тем не менее, пересекались, папаша рассказывал, как будучи в Москве, однажды в трамвае наступил писателю Платонову на ногу!
Дверь распахнулась, в комнату вбежал Гриша в прежних черных трико, схватил со стола шоколадку и убежал.
– Ну, так бы сразу, а то не хочу, не буду. Присаживайся Глебушка на стульчик, извини, я к своему креслу задом очень привык. Но сначала закрой за шалуном дверь. Пришла пора выпить и поговорить, здесь нам никто более не помешает. Жена Иришка до позднего вечера на репетиции. Ах, как хорошо! Люблю я грешным делом сии минуты, сегодня с самого утра предвкушал, когда сидел без толку на Герцена. Сейчас выпью и прольется вдохновение, коему не суждено быть оформленным в текст… Нет, почему так, кто знает? На сухую просидишь драгоценного утра три часа, и ни слова, представь, ни слова из себя излить на бумагу не в состоянии. Отчего так? Риторический вопрос. Давай выпьем за нашу сегодняшнюю встречу, за обновленное знакомство, за священное литературное братство, а главное, за великую нашу русскую литературу, скромным слугою которой себя считаю с младых ногтей по сию пору, и останусь ей служить навсегда… Да‑с… Хорошо! Теперь надо бы закурить! Не куришь? И молодец…
Феликс растворил окно, выпустил дым в светлое небо.
– Нравится тебе у меня? То‑то и оно, Глебушка, упорство и труд всё перетрут. Вот этими самыми руками ремонт делал, обои поклеил… Отличные обои? Старался. Времени у безработного предостаточно и, чтобы как‑то отчитаться перед семьей, что не пишу роман, произвел ремонт, тошно, конечно, тошно, когда не пишется… На даче у тещи помогаю по выходным… У тестя на заводе числюсь кем‑то, там моя трудовая книжка лежит, хорошие люди, снабжают нас целиком и полностью всем необходимым, тесть – директор асфальто‑бетонного завода…
– С таким тылом грех не писать… только это… могут при случае в асфальт легко закатать…
– Могут! Запросто могут! Грех не писать, не писать – грех, и как назло не пишется который месяц, не могу себя заставить ручку в руку взять, а если халтура какая журналистская подвернется – запросто, это из меня льется… как из дырявого помойного ведра… знаешь что? Давай выпьем за божественную суть художественность литературы, остальное – травести и вздор… Ах, хорошо… Есть и в краснодарском вине художественный вкус… Тут еще с этим Новым союзом, организация, то‑сё – а время отбирает, поиск денег на альманах… книжку для мэра написал… Ты знаешь, что мы для мэра нашего Арнольда Степановича состряпали… для него, а кто еще в городе хорошо заплатит? По расценкам для высшего чиновничества сотворили продукт. Собственно говоря, тоже была обычная журналистская работа… после которой, веришь… рука не поднимается на высокую прозу…
– Он что, сам лично тебе рассказывал про свою жизнь?
– Нет, брат, все проще бывает в подобных случаях: передали через секретаря пачку газетных вырезок, разложил их на столе в нужном порядке и перекроил в мемуары… Злая вещь получилась, кстати, от себя бы лично я подобное писать не решился… как он там в статьях своих недругов крыл. А мне что, закрепил материал в виде книги: взгляд мэра Мурзаева на исторический процесс и местный человеческий недоброкачественный фактор: папилломы ему везде мерещатся. Между прочим книгу нашу в неделю с прилавков смели, Алебардов умудрился на ней еще и заработать, многих мы там очень узнаваемо причесали. Иногда аж страшно делается, как встретишь лицо известное в узком коридоре власти, про которое так нелицеприятно выражался под фамилией мэра, подумаешь, эх, знал бы ты сволочь… с кем только что расшаркался, не лыбился столь дружелюбно…
Дроздецкий махнул друг за другом два полных бокальчика, глаза его сузились:
– Ты что молчишь? Знаешь, небось, Мурзаева? Встречался с ним приватно?
– Лично не знаком, однако тётка моя рассказывала, как Арнольд Степанович перед ней на коленях однажды ползал, в ее квартире коммунальной, а если точнее сказать, в ванной комнате…
– Да ты что? Правда? – обрадовался Феликс Михайлович настолько, что от избытка чувств принялся тормошить Заваркина за плечо. – Ну‑ну, поведай, я это люблю под настроение. – Схватился за пакет, тот оказался пуст, – вот черт! – вытащил из кармана телефон. – Олег, ты где? Близко? Хорошо. Несешь? Молодец, Олежка!
Идет наш доктор технических наук, спешит на выручку передовым частям! Замечательный парень, не зря член нашего боевого Нового союза… Ты тоже Глебка наш человек, ну, давай, валяй про любовь Степаныча к твоей тетке, хотя, знаю я, у него любовницы обычно помоложе, врет, врет родственница, как сивая кобыла…
– Это в те еще времена случилось, когда Мурзаев район города возглавлял, моей тетке тогда всего‑то лет шестьдесят было…
– Всего‑навсего? Ха‑ха‑ха, вот некрофил какой мэр‑то наш оказался… а я думаю, чего он единолично на иконостас для Преображенского монастыря расщедрился, грехи замаливает, не иначе, продолжай, любопытно до чрезвычайки, так сказать, в ванной, значит, на колени встал? И что? Неужели фигура сзади столь идеальной оказалась у родственницы? Ну‑ну… занятно…
– Да, в ванной ползал, которая одновременно кухней являлась в их квартире коммунальной. То есть, прежде в том коридоре две семьи обитало. Комнаты у них были раздельные, а кухня общая, затем другая семья получила комнату, как бы из другого коридора, и местную дверь заколотила. В результате чего тетушка осталась в своем коридоре одна, при отдельной квартире с просторным коридором, комнатой и кухней большой, тогда ей в голову стукнула феноменальная идея соорудить на кухне еще и ванную, за полиэтиленовой шторкой. Чтобы в баню за десять кварталов по субботам с веником не шляться, не морозиться…
– Погоди, а то забуду! Знаешь почему разумные тунгусы не моются в своем Заполярье? Чтобы не простудиться и не вымереть! А наше здравоохранение им бань настроили на вечной мерзлоте с парилками, как результат – смертность возросла, средняя продолжительность жизни упала! Ну, не идиоты разве? Да полные!
Раздался звонок в дверь. Феликс кинулся встречать гостя, следом за ним отправился Глеб, туда же в прихожую выскочил Гриша с возгласом:
– Мама вернулась!
Дроздицкий замахнулся на него:
– Типун тебе на язык, отрок! Олежик! Долгожданный наш спаситель, от засухи избавитель! Неужто два? Целых два литра притащил? Ах, дай я тебя расцелую в умнейший лобик! Смотри, Глеб, каков лобешник у Олежки! Мыслитель! Аристотель, чистый Аристотель! Вот вам, люди добрые – настоящий ученый, без подделки, и мысли и дела он знает наперёд… и колбаски и хлебушка и чего это? Неужто апельсины?
– Грейпфруты. Они больше витамина Цэ содержат, – сказал вошедший член Нового союза, по совместительству доктор наук, маленького роста обширный в талии господин с глазами небольшими, карими, на удивление скромными, даже грустными, деликатно улыбчивый.
Крохотной ладошкой пригладил короткую челку на стриженой голове с пробивающейся сединой, и прошел со всеми в комнату. Где уже священнодействовал хозяин, разрезая грейпфрут, сыр с колбасой и складывая все на одну тарелку из‑за малости места на заваленном книге и пеплом от сигарет столе:
