Человек пишущий

Как‑то вечером Глеб помогал директорской жене распечатывать дипломную работу: интеллигентная, чудесная женщина, с изумительными локонами, без капли барства или манерности, и как здесь не удивиться странностям человеческой натуры: ведь поселившаяся в романтическом мире отставного моряка любовница – очевидная стерва, из которой данная наличность прёт и никакими силами ее не спрятать.

Со слов технички Милы, морской волк тайно купил любовнице салон красоты. Откуда про то знает техничка – Заваркин не спрашивал, сильно верить не стал, так принял к сведению. Конечно, не слабый подарочек по нынешним трудным временам. Ходит любовница всегда в черном, как палач, но более обтягивающем наряде, резка, груба, одна походка чего стоит! Мраморный пол искрит под каблуками, а впрочем, какое ему дело? Компьютер не заметили – и слава богу. Свалилось на человека личное счастье в виде неведомой, деловой Маши, финала конкурса, кучи баксов, договора с издательством, поездки в Москву за счет фирмы, где предстоит в отеле Шератон на Тверской фуршет с самим Калягиным, и пошла голова кругом!

Эх, Заваркин, Заваркин, чудо ты в перьях!

 

Глава 2

 

У каждого из нас, грешных, имеется своя собственная история грехопадения, про которую никому никогда не говорится, бережется подо что – неизвестно. Заваркинская изначально была проста, как дырка от бублика: на девятый день рождения старший брат преподнёс ему в дар роскошную записную книжечку – дневник в кожаном переплёте с элегантным тиснением.

Красивая книжица оказалось на удивление пустой, несмотря на солидный кожаный переплет, какой ни у всякой‑то и настоящей книги есть, и необыкновенно понравилась Глебушке‑третьекласснику своей внутренней девственной чистотой, непривычной и несколько даже неестественной, которую тотчас захотелось чем‑то наполнить, какой‑нибудь, собственного измышления дерзкой, пусть и глупой фразой, или росчерком, а еще лучше мудреной китайской цитатой, однако свыше было указано, что писать в дареном дневнике покуда нельзя, ведь начинается нумерация жизни с 1 января следующего года, а все дни недели там пронумерованы и расставлены по порядку.

Целых полгода пришлось дожидаться той поистине сладостной минуты, когда возможно стало написать на первой белейшей странице: «Уже 2 минуты Нового года. Я ещё не сплю и веду свой дневник…». Именно то, давнее многомесячное ожидание сотворило из нормального дитяти человека пишущего, стремящегося каждую минуту марать одну за другой чистые страницы, портить их заурядными размышлениями по поводу разнообразных житейских обстоятельств, и в придачу зарисовывая поля мужскими и женскими физиономиями, или вообще никому непонятными абстрактными значками – признаками грядущего и уже совсем близкого сумасшествия.

Кстати, друг семьи Аркадий абсолютно уверен, что именно с того все и началось. Как вы понимаете, сейчас будет описан сам Аркадий, чем занимается, поэтому приготовьтесь: в первую голову он, без сомнения – самый задушевный друг и товарищ Глеба Заваркина, а так же его преждевременно скончавшегося старшего брата Валентина, впрочем, сказать так, значит не сказать ничего: он был много‑много больше, чем просто друг.

Следовало бы назвать его милым другом, но, к сожалению, данное словосочетание безнадёжно испорчено классиком французской литературы Ги де Мопассаном. Умеют некоторые иностранные сексуально озабоченные великие писатели, а так же их местные переводчики приватизировать слова русского языка в собственных корыстных целях, лейблы из них устраивать, наделять двойным смыслом, и тем самым портить до такой степени, что брать в употребление после абсолютно невозможно, а как бы хорошо сказать: «милый друг»!

Продолжительное время жизнь человека пишущего была тиха и скрытна от глаз внешнего мира. «Писатель» звучит слишком громко, для Глеба явно не подходит, «сочинитель» – тем более. Последнее вообще у нас имеет ярко выраженный отрицательный смысл: «Экий ты сочинитель», – говорит следователь подследственному, неважно, правду тот говорит или нагло врет.

Своей физиономией и натурой Глеб Заваркин никогда ничего высокого, неподражаемого из себя не представлял, сначала долго и упорно учился в школе и вузе, получив высшее образование, трудился несколько лет на заводе инженером‑технологом, когда в 90‑е завод обанкротился, стал браться за любую работу, в том числе грузчика, дворника, сторожа, между делом кропая потихоньку рассказики.

Работа последних лет хоть и была совершенно ничтожной в отношении оплаты, своею длительностью и мелочностью весьма отвлекала его от главного, как ему казалось, дела жизни, местами доводя до скрытой истерики, которую никому и показать даже было нельзя. Глеб мёл территорию какого‑нибудь детского сада летом, отбрасывал снег зимой, долбил наледи весной и осенью, посыпая их песочком, да рассылал рукописи по редакциям литературных журналов, с неведомой человеку не пишущему страстью дожидаясь ответов.

Очень занимательное времяпровождение, стоит раз попробовать – палкой потом не отгонишь человека от такой расчудесной творческой жизни.

Его бедные отец с матерью имели двоих детей: Валентина и Глеба. Отец давно от них ушел, даже не ушел, а уехал к чёрту на кулички в Ленинград, завёл там другую семью, и по скудным слухам жил тоже отнюдь не счастливо. Благодаря данному обстоятельству с Петербургом Заваркин познакомился довольно рано, в первый и последний раз наблюдая его красоты из окна катафалка, сопровождая отца до кладбища. Честно говоря, не произвела Северная Пальмира впечатления из‑за шторки траурного окошечка, не произвела, да и настрой был не тот: мать на похороны ехать отказалась, брат в очередной раз влюбился‑женился, пребывал в бурном фонтане семейных отношений, расставаться с коими раньше времени не желал.

Хотя папенька умер из близких родственников первым, он давно не принадлежал семье, и был, что называется, отрезанным ломтем, а вот действительно первым в их семье умирать пришлось все‑таки Глебу. Произошло это неприятное событие, понятное дело, из‑за литературы, а лучше сказать благодаря его несчастному графоманству, что сродни затянувшемуся детству.

Согласитесь, не может человек всю жизнь кропать рассказики с повестушками да крутиться с метлой и лопатой на тротуаре, так и не познав счастья быть напечатанным. Если, конечно, во время благополучно не сопьётся. На свою беду Глеб не пил совершенно, как и старший брат Валентин. Благодаря жёсткому материнскому воспитанию они выросли абсолютными трезвенниками, может отсюда и к литературным компаниям Заваркин оказался не в состоянии прибиться по‑настоящему: ходил близко, раскланивался, но сплотиться по‑настоящему в едином порыве, крепко заквасить да побуянить на дружеской пирушке, а потом уж и слиться с богемой так и не смог. Оставался недолгое время рядом, но с боку припёка.

У каждого из братьев с годами вызрело собственное хобби – Валя до сорока лет непрестанно женился и разженивался чуть не ежегодно. Притом обязательно съезжал с квартиры, точнее общей с братом комнаты к новой жене, официально выписывался, прописывался на новом месте, вроде как взаправдишный, настоящий муж, будто бы навсегда, но в скорости обязательно возвращался обратно, и что неприятно – в жутко дурном настроении.