Черная метка в паспорте

– Что ты, не надо, я и так ее буду искать. Без денег. Не переживай, я все сделаю, что смогу. Пускай игрушка у тебя останется.

Гуров вдруг понял, что ладошки у девочки грязные, а волосы сбились в путаные сосульки. Он уточнил:

– Ты когда ела? Бабушка тебя кормила?

Та в ответ насупилась и пробурчала под нос:

– Я сама поела. Хлеб, – потом вскинула голубые до прозрачности глаза и снова попросила: – Найдите маму. Спросите дядю Сережу, где она.

– Почему ты думаешь, что он знает, где она?

Девочка заметно погрустнела:

– Он был, как у собаки хозяин, говорил, что делать. Мама его слушалась. Он потом пропал, и мы сюда переехали. Мама, наверное, ушла искать его.

Гуров осторожно взял ее за руку:

– Я спрошу у дяди Сережи, где твоя мама. Обещаю тебе. Пойдем проверим, что есть в холодильнике.

Но та интуитивно, почувствовав опасность, что ее хрупкий мирок может быть нарушен этим незнакомцем, дернулась в сторону и кинулась на кровать лицом в подушку. Лев и сам знал, что его ждет на кухне: прокисшая еда в кастрюлях, грязь, крошки, разбросанная еда, обкусанный ребенком хлеб. Бабушка уже несколько суток в прострации, скорее всего, ее нужно отправить в стационар для лечения пострадавшей от шока психики. Она не замечает внучку, все ее мысли с дочерью, в другом мире, где смешались прошлое и фантазии. Несчастная усыпанная веснушками девочка стала фактически сиротой, бродит по опустевшей квартире неприкаянная, вздрагивая в надежде от каждого звука, голодная и ждущая мать, как собачка у двери.

Опер кинулся на площадку, забарабанил в соседние двери. На стук выскочила высокая девушка в коротком халатике:

– Ну чего, задолбали шуметь! Сейчас муж вернется с работы, устроит вам!

Гуров ткнул в соседнюю дверь:

– Извините, что напугал. Там ребенок, маленький. Без присмотра. Можете ее забрать к себе ненадолго, до утра, скорее всего? Завтра я постараюсь прислать социальную опеку и врачей для ее бабушки.

Только соседка скривилась от его просьбы:

– Чего, рябым этим помогать? Не дождутся, больно надо. Идиотка, профукала все деньги на мужика, а теперь к нам переехала в клоповник. Я про нее читала. Вот пускай сама и разбирается!

Дверь с грохотом захлопнулась перед носом опера, и тот замер в недоумении, какие же ожесточенные здесь живут люди. Даже ему, профессиональному сыщику, который видел многое на своей работе, совесть не позволяла оставить ребенка в таком бедственном положении – голодного, без присмотра, рядом со старым и больным человеком. Здесь, в чужом городе, перед бывалым опером выросла стена человеческого равнодушия.

Гуров ринулся вниз по ступеням, а дальше – к светящимся окнам супермаркета. В магазине ему пришлось выстоять длиннющую очередь к кассе под недовольное бурчание соседей, которые обсуждали грязный подъезд, машины, стоящие на клумбах, и сломанные вандалами детские качели.

Наконец, почти через час опер снова был в квартире Людмилы Рыковой. Дверь так и оставалась открытой, поэтому вошел он без всяких препятствий. Старушка ринулась снова навстречу:

– Людочка нашлась? Жива? – На его отрицательное движение головой сразу погасла, съежилась и исчезла в комнате с фотографиями, словно черепаха в своем панцире.

Опер же прошел на кухню, где его новая знакомая пила воду из грязного стакана. Он предложил:

– Давай я буду мыть посуду, а ты вытирать, пока варятся пельмени. Ты любишь пельмени?

Личико в золотистых пятнышках озарила улыбка, девочка кивнула и потянулась за полотенцем на столе.

Следующий час, как заправская хозяйка, Лев наводил порядок на чужой кухне, укладывал свои покупки, объясняя дочери Рыковой, которую звали Настя, что нужно будет сделать в ее новой самостоятельной жизни:

– Хлеб, колбасу, сыр я тебе нарезал, просто сложишь в стопочку – и будет бутерброд. С молоком можно поесть. Яблоки, бананы, груши есть. Ну и вафли купил тебе. Ты ешь такие? Сок, воду, везде открутил пробки – пей, что понравится. Завтра придет тетя, она тебе поможет ухаживать за бабушкой. Ты сможешь сама за ней присмотреть до завтра?

Настя ела жадно пельмени и между укусами соглашалась:

– Смогу. Я чай умею делать, лапшу заваривать. Мыть фрукты. Мама когда болела, я все приносила ей в кровать, чтобы она не плакала.

– А почему она плакала?

Лев понимал, что это незаконно – без присутствия опекуна расспрашивать вот так девочку, пользуясь детской наивностью. Только ситуация сложилась не из простых: женщины пропали, но никто их не ищет; брошенный ребенок в опасности, а он никак не может официально ей помочь. Трагедия следовала за трагедией, при этом полиция, власть вдруг оказались бессильными. Даже он, как представитель закона, был сейчас беспомощен в чужом городе, вынужден действовать не по привычной схеме.

От дома Рыковой Гуров шел пешком, изредка сверяясь с навигатором, правильное ли держит направление. Ноги гудели от напряжения, но четкий ритм помогал сосредоточиться, упорядочить мысли. Опер продумывал дальнейшие действия – провести допрос Афанасьева, проверить документы, найденные в квартире Рыковой, и в то же время понимал, что это не поможет. Все лежит на поверхности, но у них нет доказательств, нет железных аргументов, чтобы закрыть мошенника в тюрьме и начать исследовать каждый его шаг, каждую минуту жизни, где можно найти ошибку. По дороге у Гурова созрел другой план в голове. И он, заметив возле входа в больницу уже знакомую, чуть перекошенную фигуру Сладкевича, с жаром принялся пересказывать ему свои размышления:

– Афанасьев очень уверен в своей позиции, он точно знает, что мы не найдем никаких доказательств похищения женщин. Да и, скорее всего, это не было похищением. Они знали его, может быть, добровольно приезжали на встречу в надежде исправить ситуацию, вернуть свои деньги. Ну, или вернуть отношения. Вот что он делал с ними дальше – знает только сам Афанасьев. Боюсь, что на обычном допросе жиголо не признается, слишком уж он циничен. Трудно пробить такую защиту, он не считает обманутых женщин людьми, относится свысока, поэтому давить на совесть или уговаривать бесполезно.

– И что тогда делать? – голос у Павла звенел от досады. Лица не было видно из‑за ночных сумерек, но было слышно, с каким интересом он ждет ответа.

Лев расхаживал взад‑вперед: пара шагов влево, пара шагов вправо. Это помогало мыслям не скакать лихорадочно, а он с трудом сдерживал волнение. Ему хотелось выплеснуть тревогу за маленькую девочку или немедленно как‑то помочь ей. Он вдруг остановился, напрягся, напоминая зверя, который сейчас настигнет добычу:

– Надо дать Афанасьеву возможность совершить ошибку, разрушить его планы, чтобы он растерялся. Ведь, получается, он смеется откровенно над нашими попытками добыть информацию. А если что‑то в его плане нарушить или сделать вид, что нарушилось?

Павел пожал плечами в недоумении: