Черные дыры

− Купили, и не одну.

− Значит, совместное хозяйство вели, − закончила разбор дела судья.

Вот так, спонтанно, я и поменял свое решение.

Суд постановил: расторгнуть брак, оставив Светлану прописанной у меня. Она подумала, что игра сыграна, вторую комнату двухкомнатной коммунальной квартиры закрепили за мной, а значит, пора приглашать в нее Николая.

− Ну что, получил? − радовалась она.

Мы вместе пришли домой, и она демонстративно постелила себе на полу.

На другой день, когда моя уже бывшая жена ушла на работу, я позвонил в исполком и, дословно, сказал следующее:

− Я, молодой коммунист, не понимаю, почему люди стоят в очереди на жилую площадь по двадцать лет и не могут получить освободившуюся комнату в квартире, где я проживаю?

− Вы это серьезно? У вас же молодая семья. − с недоверием переспросили меня. − И вы сможете это подтвердить в письменном виде?

− Да, − ответил я, − Это мой долг коммуниста. Семьи как таковой уже нет.

− Чудеса, − только и услышал я с другого конца телефонного провода.

Когда Светлана вернулась домой, я ей сказал:

− Хочешь жить с ним, дуйте в Магнитку.

− Нам с Коленькой и в Москве будет хорошо, − с улыбкой ответила она.

Через неделю ко мне домой пришли представители жилищной комиссии. Я подписал разные необходимые бумаги. А Николая к нам не подселили.

Теперь по закону в комнату площадью 17 квадратных метров ни я, ни Светлана никого не могли к себе прописывать. Для того, чтобы прописать, не хватало квадратных метров, а комната не делилась. Так я, пусть и в ущерб себе, но разрушил их планы жить вместе в Москве. И почему‑то они сразу стали друг другу не нужны. Словом, «прошла любовь, завяли помидоры».

Итак, мой первый, пусть и отрицательный, опыт семейной жизни, был завершен.

Я сидел и вспоминал предысторию своей взрослой жизни, полагая, что нить к моей неудаче тянется еще из далекого детства. Подумал, что надо вспомнить те обстоятельства, которые сформировали мой характер, возможно, и приведший меня к этой пропасти.

До семи лет я рос тихим и скромным ребенком, как и большинство детей того времени. Сначала ясли, затем детский сад с обязательным вывозом детей на летние дачи, что находились в сосновом бору, в Абзаково. Жизнь спокойная, размеренная.

Никаких изменений, ничего примечательного, если не считать, что, когда мне было полтора года, мои родители, наконец оформили развод. Они уже более двух лет жили в разных городах, что не помешало мне родиться от отца, приехавшего однажды на разборки с мамой.

Как я понял, моему появлению, я обязан перебоям в отоплении. Мои родители в ту судьбоносную ночь лежали на разных кроватях, видимо, продумывая каждый со своей стороны очередной упрек, который можно было бы сейчас вынуть, как запасную карту из рукава. И каждый был совершенно уверен, что у него‑то к четырем тузам всегда найдется джокер, при помощи которого и будет выиграна партия.

Отец крутился на кровати и не мог уснуть. Он был журналистом, а каждый журналист в перспективе видит себя писателем.

«Вот, − думал папа, − надо писать, писать и еще раз писать! А я чем тут занимаюсь? Теряю драгоценное время. В Москву! Скорее в Москву!»

22 августа 1927 года он родился в столице, на улице Солянке, в доме под номером один. Во время сталинских репрессий мой дедушка был сослан. А отца с его мамой, Анастасией Степановной Зуевой, в девичестве – Фроловой, выслали в Казахстан. Папа мечтал восстановить справедливость и вернуться в Москву.

Моя мама, ожидая на следующий день исхода судного дня, лежала под легким одеялом и дрожала.

− Саш, а Саш, − жалобно обратилась она к отцу.

− Чего тебе? − недовольно ответил он.

− Мне холодно, я вся дрожу.

− И что, печь растопить? − съязвил папа.

− Дров нет, − ответила мама.

− Так я, значит, должен выйти во двор и дров нарубить?

− Нет, − нашла более простой выход из данного положения мама, − иди ко мне. Если я заболею, то и в суд завтра не смогу пойти.

− Ну что тут поделаешь? − проворчал он и перешел на кровать к жене.

Конечно же, утром они оба проспали, и развод отодвинули еще на двадцать пять месяцев. Папа уехал в Москву, а мама осталась с бабушкой, а через некоторое время начал округляться ее живот.

У них уже был общий сын, появление которого никак не повлияло на процесс укрепления семьи. В голове у мамы стали рождаться крамольные мысли, по поводу которых она ругалась с моей любимой бабушкой Тоней.

− Не представляю, что я буду делать с двумя детьми без мужа? – горевала мама.

− Ты рожай, а там видно будет, − останавливала ее баба Тоня. − Не больно‑то убежишь от двоих детей. Да и я тебе помогу, если что.

Это «если что» перечеркнуло всю дальнейшую личную жизнь моей мамы. Меня она родила, а вот выйти замуж с двумя детьми так и не смогла.

Да и как выйти, если все мужики, пришедшие с войны, были учтены другими женщинами, а мужьями никто не разбрасывался. Все женщины хотели иметь детей от мужей. А мужиков не хватало. Потому никто не обращал внимания на увечья фронтовиков.

− Живой, и слава богу, − радовались бабы. − Все лучше, чем просто печка.

Время было суровое. Крепко держались бабы за мужика, как за кормильца, устроителя и земли, и семьи русской. И это было правильно.

Трудно приходилось маме. В холодном подъезде она мыла полы, получая в то время двадцать рублей, по рублю с квартиры. Уж очень ей хотелось свозить нас с братом на Черное море.

Конечно же, меня не касались трудности, которые свалились на голову и плечи моей мамы. Я рос в любви, с любопытством поглядывая на окружающий мир.

Со временем я понял, что у меня есть старший брат, который с завидным упорством учил меня выговаривать букву «Р».

− Скажи слово «орел», − командовал он.

− Олел, − повторял я.

− Не олел, а орел, − упорствовал брат.

И это могло продолжаться вечно, но Федя, мой брат, родившийся на год и десять месяцев раньше меня, а именно в год Хитрой Козы, уже тогда использовал, данные ему от знака зодиака, преимущества в своих интересах.