Черные дыры

Был у нас в школе учитель физкультуры по фамилии Глухов, в прошлом баскетболист. Любимым наказанием детей для него было послать мяч пушечным ударом своей руки в ученика. Не помню по какому поводу, но точно знаю, я не был виноват, он запустил мяч и попал мне в лицо. Я упал и ударился головой об одну из скамеек в спортивном зале. А через день его сбила машина на остановке, недалеко от моего дома. На той же скамейке, о которую ударился головой я, в спортивном зале стоял гроб, в котором лежал, еще три дня назад живой, физрук.

А ученики всей школы, построенные вдоль стен спортзала, слушали траурную речь директора школы Агапитова Бориса Павловича.

Может, я и преувеличиваю, но помню, что вдруг почувствовал: у меня появился защитник. Я его не видел, но неоднократно в мыслях разговаривал с ним. Кстати, это продолжается и по сегодняшний день. И очень многие люди, сделавшие мне какую‑то подлость, давно поплатились за свои поступки. Я им ничего плохого не желал. Все это происходило как‑то само собой.

− Ты добрый, бог охраняет тебя, − говаривала мне бабушка по этому поводу и добавляла: − если не хочешь, чтобы с человеком, незаслуженно обидевшим тебя, случилась беда, поругайся с ним.

Может быть, поэтому я и ругаюсь со своей женой? Зря это делаю, все‑таки она мать моего сына.

Кстати, чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь в том, что если делаешь зло другому, судьба накажет тебя за это. Много раз я был свидетелем тому, как люди жестоко расплачивались своим здоровьем, близкими родственниками за то, что когда‑то сделали больно другим.

И страдали они не от ответных действий обиженного, а от того, как складывались обстоятельства их жизни, загоняя в безвыходные, тупиковые ситуации. И взывали тогда люди к Богу:

− Господи, за что?

А вы вспомните: никого не обидели в этой жизни? Да поинтересуйтесь у своих родителей, дедушек и бабушек, как жили они.

Второй класс пролетел для меня незаметно, не оставив ничего в моей памяти. Будто его и не было. А вот с третьего класса, когда мама определила меня еще и в музыкальную школу, началась у меня совсем другая жизнь.

В 1966 году в нашем городе появилась прямо‑таки повальная мода на обучение детей музыке. И на семейном совете было решено, что мы с братом обязательно должны научиться играть на баяне.

Мамуля ради нашего благополучия старалась изо всех сил, сутками дежурила в детской поликлинике и, как я уже говорил, еще мыла подъезды. Низкий тебе поклон, родная, вечная моя любовь. А самое главное, прости за то, что я не уберег тебя и при жизни твоей не отдарился за заботу, за душевное тепло и любовь, которые ты своим материнским сердцем дарила мне.

Но я уже в четвертом классе и передо мной возникают интригующие меня вопросы. И одноклассники подбрасывают их.

Как начинается дружба у детей, не помню. С соседями по лестничной клетке – это понятно, сама жизнь приводит нас друг к другу. А в школе, в своем классе? По каким таким законам одни дети дружат с тобой, а с другими ничего такого не возникает? Но как пришла ко мне моя первая любовь, помню с точностью до движения глаз.

На переменах мы с Игорем Чуба обсуждали девочек нашего класса. Уже в том раннем, даже еще не пубертатном, возрасте мы старались показать себя друг перед другом истинными ценителями женской красоты.

И еще, можно сказать, было время Фантомаса: французский фильм про него был чрезвычайно популярен. Я специально жевал смолу, чтобы у меня скулы стали, как у Жана Маре.

«Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи! Фантомас!» − раскидывал я по школе записки, составленные из газетных вырезок.

Одна из них попала к директору нашей школы, и он проводил свое расследование, желая дознаться, кто же это делал. Но я был еще слишком мал, чтобы попасть под подозрение. и все эти вопросы директора были обращены к старшеклассникам.

А спрашивать, даже вести «допрос с пристрастием» он умел и любил. Не зря был директором школы‑интерната. Борис Павлович Агапитов, высокий, сухощавый, с тонкими губами, он и руки распускал – нажимал пальцами ребенку на болевые точки и ждал, когда тот, испугавшись, все ему расскажет. Обычно это заканчивалось тем, что дети уходили от него с мокрыми штанами – от боли и страха.

Итак, сидели мы как‑то с моим тезкой Игорем Чуба и обсуждали наших девочек.

− Обрати внимание на Ольгу Рудневу, − указал он на девочку, сидящую за четвертой партой во втором ряду. − Какая фигура!

Я посмотрел на нее и в знак согласия кивнул. Хотя мне больше нравились ее глаза. Они, как два небесных колодца в обрамлении светло‑русых бровей и ресниц, светились на ее миловидном лице, а грудь уже в таком возрасте имела определенные очертания и вызывала у мальчишек интерес, притягивая к себе их взгляды. Вокруг меня тоже сидели симпатичные девочки. Я же относился ко всем ровно.

− Спорим, ты не сможешь на переменке пройтись с ней под ручку, − заинтриговал меня Чуба.

− На что спорим? − загорелся я.

− На шоколадку.

И он достал из портфеля плитку шоколада. Его папа был машинистом то ли паровоза, то ли электровоза, и, разъезжая по стране, из каждой поездки привозил домой сладости.

Когда такой приз на кону, то пройдешься под ручку даже с учительницей, что я и сделал на ближайшей перемене, но конечно, не с учительницей, а с одноклассницей Олей.

Шоколадку я выиграл, хотя так и не получил ее. Но напоминать не стал, никогда никому не любил напоминать о долгах.

И все бы ничего, спор есть спор, но я влюбился в Олю, первый раз в жизни и, как говорится, по уши.

О, эта детская любовь! Ты начинаешь выдумывать разные поводы, чтобы пройтись с обожаемой девочкой рядом, желая только прикасаться к ее руке, слушать голос и при огромной удаче заглядывать ей в глаза. А на уроках, вместо того, чтобы внимательно слушать учителей, мечтаешь о жизни на далеком острове в океане. Там же обязательно должна находиться и Оля. Аборигены, поймав ее, несут к костру, видимо, намереваясь поджарить и вкусно поесть. Почему‑то лица аборигенов очень похожи на лица моих врагов. Я, конечно, спасаю ее и получаю в награду дружеский поцелуй в щечку.

Чего я только ни придумывал, чтобы находиться рядом с ней! Каким‑то непостижимым образом я узнал домашний адрес Оленьки и по первому снегу пошел к ней в гости. С трудом обнаружил в городском поселке ее дом. И не помню, как оказался в нем.

Поселок этот состоял из частных домов, а значит, там были заборы и злые собаки. Но меня будто кто‑то свыше довел до ее двери, и я позвонил. Мне открыла сама Оля и с удивлением посмотрев на меня, впустила в дом. Она там была одна и мыла пол.

Я помню, что в комнате было много света. Его впускали огромные окна. Свет освещал каждое движение предмета моей детской любви. Оля, выжав тряпку, наклонилась и стала протирать пол.