Черные дыры

− Странно, теперь я тоже вспомнил, что мне снились именно вы со своей мамой, − принял правила этой куртуазной игры я.

− Наши души, словно тени, когда мы спим, летают где хотят. Поэтому я очень люблю спать, порой бываешь в таких сказочных местах, − и она вновь мечтательно закатила глаза.

− Что ж, давайте познакомимся, − женщина протянула мне руку, − Альбина. Альбина Павловна, − поправила самое себя дама. − И моя дочь Ася.

− Игорь, − принял ее руку я.

− До поступления обычно не знакомятся, плохая примета, но у меня предчувствие, что вы и Ася поступите, − попыталась придать уверенности то ли нам, то ли себе мама девушки.

− Неплохо бы, У нас осталась только история, − согласился я.

И уже когда направился к выходу из дворика института, услышал слова Аси, предназначенные то ли мне, то ли какой‑то невидимой сущности, присутствующей где‑то рядом с нами помимо нашей воли:

– Не впрягай в одну телегу коня и трепетную лань. Пушкин знал, о чем говорил.

А я спешил: как раз сегодня, перед экзаменом по истории, я собирался получить гонорар и мой первый поэтический сборник с названием «Прозревшая высота».

Желание поскорей взять в руки еще с запахом типографской краски свою книжку, распирало меня изнутри нетерпением и радостью. Я представил, как приду к отцу и, как бы невзначай, выложу это издание на стол. Как он удивится, увидев книжку. Закурит, внимательно прочитает, кто редактор, где вышла и какой тираж. А он не маленький. Пятнадцать тысяч экземпляров. Настоящий тираж настоящей книги настоящего поэта.

Затем отец отложит книжку в сторону и скажет:

− Быстро за коньяком!

Но это будет потом. Сегодня мы договорились с моим редактором Игорем Васильевичем Жегловым, как и положено настоящим поэтам, обмыть мою первую книгу в ресторане, и обязательно с цыганами.

− В «Хаммер!» – скомандовал я, когда мы поймали такси.

 

Как приятно ехать в ресторан, с полными карманами денег. Я за книжку получил как раз столько, сколько зарабатывал прорабом за год. Есть от чего вскружиться голове. И мне показалось в тот момент, что так будет всегда. Стоит только написать новую книжку.

 

Цыгане, о боже, как же я люблю цыган!

Официант был внимателен и любезен с нами.

− Что будут заказывать, господа? − подавая меню, произнес он.

Жеглов взял меню и стал с сосредоточенным видом выискивать что‑то в нем.

− Мил человек, − обратился я к официанту, − нам, в порядке скорой медицинской помощи, пожалуйста, коньячку. А там еще грибочков, салатиков, окрошечки и дичи. Да, дичи непременно, и водочки под нее, да похолодней.

− Лучше, чтоб ледяной была, − вставил свое пожелание Жеглов.

Я оглянулся, увидел неподалеку за столиком двух симпатичных девушек и сказал официанту:

− Подать этим красоткам от нашего стола шампанское.

Официант, получив распоряжения, улыбнулся, видимо, почувствовав, как пойнтер на охоте, верхним чутьем, хорошую наживу, удалился исполнять заказ.

Жеглов положил меню на стол и спросил меня:

− Ты что, уже сделал заказ? А я хочу котлету по‑киевски.

− Ничего, − согласился я, − официант все принесет.

Нам принесли по соточке коньяка, а девушкам, в запотевшей бутылке, шампанское.

Вечер начинался. Прибывали люди, заполнялся зал. Звучала спокойная музыка.

− Цыгане Алмазовы! − объявил руководитель музыкально‑танцевальной группы, чьи ниспадающие на плечи, длинные, горящие черным блеском волнистые волосы как бы подчеркивали алый цвет его шелковой рубахи.

А черные брюки галифе, заправленные в начищенные до блеска яловые, на высоком, до пяти сантиметров, каблуке сапоги, при его движениях создавали впечатление, что этот цыган вот‑вот взлетит над сценой. При этом он развернулся вполоборота и, взмахнув широким движением руки, пригласил на сцену соплеменников, в таких же, как он, ярких одеждах, со жгучими черными, блестящими волосами. Они появились на сцене, словно разноцветные пестрые бабочки, и закружились в танце, исполняя зажигательные песни. Зал взорвался аплодисментами.

Я смотрел на чернобровых красавиц и вспоминал, как давно, когда я был еще в семнадцатилетнем возрасте, те же Алмазовы выступали в ресторане «Урал», куда любил захаживать после службы мой отец, чтобы потратить часть своего гонорара, полученного за очередной сценарий.

− Смотри, сын, твоя мама выкормила тебя кашкой, а я научу тебя есть мясо. Знай, я взращен на кавказском молоке, – говорил он.

После чего наливал себе очередную рюмку коньяка и, выпив, обычно заканчивал свое высказывание эмоциональной нотой:

− Я волк, выведший тебя на охоту. Смотри, что делают деньги. Учись их зарабатывать.

И, не вставая, подозвав к себе официанта, отец вложил в его руку сторублевку, чтобы тот донес ее до старшего цыгана, ведущего программу. Официант выполнил это поручение и, передав деньги, указал цыгану на отца. В следующий момент музыка, заполняющая зал, словно зависла в накуренном пространстве, и прозвучал голос ведущего:

− А сейчас мы поздравляем с днем рождения нашего уважаемого гостя Александра Федоровича Зуева. В его честь прозвучит песня о цыганской любви. Поет очаровательная и несравненная Тамара Алмазова.

Девушка, словно из глубины души, выдохнула песню, и зал наполнился то сжимающими до критической массы, то взрывающими душу словами, эмоциональная энергетика которых будоражила сердца теперь уже подвыпивших гостей.

− Дай‑ка сигарету, − сказал мне отец, – обязательно маркой вверх. − И тут же добавил: − Цир торгишь е? На ингушском языке это означает «спички есть?».

Пока я доставал и зажигал спичку, отец ждал, когда она разгорится, потом не торопясь прикуривал. После чего обычно говорил:

− Видишь, я, прикуривая, оттянул от твоих пальцев огонь.

− А что это значит, скажи мне взращенный на кавказском молоке? − поинтересовался я.

− А то и значит, − скрипнув зубами, прорычал отец, − Сталин, сука, сослал твоего дедушку, как врага народа, на Соловецкие острова, а нас с мамой из Москвы – в Казахстан. Там, на поле после уборки урожая, чтобы хоть что‑то поесть, мы собирали колоски. Туда же, особенно в Северный Казахстан ссылали множество ингушей, которые тоже считались врагами народа. Мы с ними были повязаны одной бедой. Они и подкармливали босоногого, вечно голодного русского мальчика. Не дали ему умереть с голоду.