Черные дыры

И лежал русский солдат на ржаной соломе под открытым небом, дожидаясь, когда до него дойдет очередь и сделают ему операцию. А военный врач ходил и смотрел, кого в первую очередь на операционный стол, а кто мог бы и подождать.

− Рядовой Конаков! − прочитала в списке сестра милосердия.

− Что у него?

Сестричка, слегка смутившись, потупила свой взгляд и доложила:

− Причинное место ему снесло, оно держится только на коже.

− О как! − удивился хирург и уже хотел пойти дальше, но сделав первый шаг, бросил на ходу: − Подождет, от этого не умирают, а воевать и так можно.

Но солдат, видимо, пришел в себя и, осознав всю нелепость своего положения, спросил у доктора:

− Дети у меня будут?

Сопровождающая военного хирурга, лет двадцати четырех сестра милосердия обратилась к хирургу с просьбой срочно сделать солдату операцию. Пожалела, наверное. А может, чем‑то и приглянулся ей этот боец.

− Подождет, − хотел настоять на своем военный врач, но та, похоже, не растерялась, взяла его за руку и, совсем не по уставу, снова высказала свою просьбу, дав при этом согласие на давнее предложение начальника:

− Если операция пройдет успешно и солдат поправится, то я выйду за вас замуж.

− На стол! − моментально прозвучала команда.

Операция прошла успешно. После того как был наложен последний шов, доктор внимательно осмотрел дело своих рук и приказал санитарам оперированного отнести под навес – коек в помещении не хватало.

Весь курс дальнейшего лечения деда сестра милосердия с особой нежностью и осторожностью провела сама. Перед выпиской Надежда, так ее звали, захотела попрощаться с Петром. Она позвала его к себе и сначала медленно, будто не решаясь, начала расстегивать надетый на голое тело медицинский халат. Расстегнув пуговицы, скрывающие за белоснежной тканью нетронутые девичьи груди, словно не решаясь, она на мгновение задумалась, остановилась в своем намерении.

Затем ее пальцы решительно все быстрее и быстрее побежали по пуговицам, после чего халат, который, будто ангельские перья, прикрывал молодое тело, соскользнул с плеч на пол, и перед Петром предстала удивительной красоты девушка.

Подняв правую руку, она, словно лебединым крылом, одним взмахом, распустила свои густые черные волосы, ниспадающие густой волной, на зовущее к себе, не разгаданной тайной, ее тело. Петр стоял и смотрел ошалевшим взглядом на представшее перед ним во всем своем великолепии божество.

− Ну же, ну, не бойся ничего. Это наш с тобой экзамен, – приободрила очаровательная спасительница русского солдата и, взяв его голову руками, притянула к своим губам. Что и говорить, экзамен был сдан на отлично! А через некоторое время за совершенный подвиг моего деда наградили Георгиевским крестом.

После в лазарете еще долго обсуждали эту операцию, да и солдаты с завистью поглядывали на моего деда. А военный хирург не обиделся на Надежду за этот экзамен. Чего не сделаешь ради науки. Медики вообще проще смотрят на все. Что и говорить, если они ради науки заражают себя, а затем лечат. А, чтобы так проэкзаменовать человека, это вообще не считается грехом. Весь подобный опыт идет в мировую копилку науки.

Гораздо позже, когда подошло время встречи моих родителей, Гименей направил их по дорожке семейной жизни. Но, похоже, он был при этом в озорном настроении. Ему было, наверное, очень весело, а я по сей день задаюсь вопросом, что было бы, если бы этого не произошло?

Но, как изветно, у истории нет сослагательного наклонения. И потому мы все имеем то, что имеем, а я попытаюсь по мере своих сил и по порядку разобраться с клубком жизненных ситуаций, выпавших на мою долю.

Вообще‑то, я человек самый обычный, явившийся в этот мир не благодаря, а вопреки некторым неблагоприятным обстотельствам. Моя мама, будучи еще носительницей семимесячного плода под сердцем, подойдя теплым весенним днем к трамвайной остановке под символическим названием «Дружба», что и сегодня имеется в «городе огня и металла», как образно называют Магнитогорск, запнулась, упала и неожиданно разродилась мной.

Я выскочил на свободу и, обалдев от выпавшего на мою долю счастья, огласил мир приветствием удивленного собственным появлением на свет нового человека.

Приветствие мое миру было таким громким и басовитым, что какая‑то подслеповатая старушка из окруживших маму тетенек, как оказалось, глуховатая на оба уха, прошепелявила давно потерявшим все свои зубы ртом:

− Шражу видно, мужик.

Мама виновато посмотрела на собравшийся любопытствующий народ и перевязала пуповину. Она была фельдшером‑акушером. Затем, взяв на руки ревущее на все лады тельце новоиспеченного человечка, укутала его в свой цветастый платок, снятый с собственной головы, и попросила у народа помочь остановить машину. Что и было сделано. И мы поехали в родильное отделение первой городской больницы имени Н.И. Пирогова.

Нас приняли с интересом и вниманием. Случай неординарный, к тому же маму там все, естественно, знали.

Город тогда был еще небольшой, и медицинские учреждения можно было пересчитать по пальцам одной руки. Конечно же, нас определили в отдельную палату, где мы находились на особом положении. На меня, как на чудо, приходили смотреть разные медицинские комиссии, поражаясь тому, что я не просто выжил, но еще и набирал рекордными темпами вес.

Затем произошел еще один случай, из‑за которого одна нянечка чуть не лишилась работы. Что это было: невнимательность, халатность или рок? Но врачи после этого происшествия заметили какое‑то непередаваемое словами воздействие, исходящее от взгляда моих глаз. То есть, когда люди смотрели на меня, я сам так впивался в них взглядом, что некоторые, имеющие слабую душевную организацию, бледнели и чуть ли не падали в обморок.

А дальше произошло то, что как‑то подействовало на мою психику, а может быть, и на всю дальнейшую судьбу.

Именно тогда, когда молодая нянечка подавала меня для кормления матери, в палату зашла врач и стала отчитывать неопытную сотрудницу. Ну подожди ты хотя бы секунду, а потом уж начинай. Нет, надо было учить уму‑разуму в неудобный для нянечки и ребенка момент.

Нянечка занервничала, повернула голову в сторону врача и, потеряв равновесие, упала, выронив меня из рук. Я, описав в полете полноценную мертвую петлю, прежде чем приземлиться пятой точкой на пол, ударился темечком об угол железной кровати. Так появился первый шрам на моем черепе.

Потом по коридорам родильного отделения долго ходили легенды о ребенке, «родившемся в рубашке», цепко схватившимся за свою послеродовую пленку, которую, будто принявший меня из рук матери врач, некоторое время безрезультатно пытался вырвать из моих крохотных ручек. И откуда только взялась сила у новорожденного, удивлялись все, кто узнавал эту историю.

В конце концов какой‑то аспирант вставил в свою кандидатскую диссертацию описание моего развития, что позволило ему с блеском пройти ее академическую защиту.

Итак, шел 1957 год – год моего рождения, отмеченный для меня 24 апреля, одиннадцатью часами, одиннадцатью минутами и одиннадцатью секундами.