Черные дыры

− Боишься? – не понимая полностью причины ее ответа, пожал плечами, пропустивший трое суток службы молодой лейтенант.

− Да, боюсь.

В этот момент я вспомнил про письма и почувствовал себя так, как будто мои вера с надеждою на нашу благополучную совместную жизнь были в один момент уничтожены пролетевшей над нами «черной дырой» холодного недоверия.

− А письма?

− Какие письма? – поменяв интонацию и изобразив на лице невинное недоумение, удивилась она.

Я сходил в комнату, взял со стула свои брюки, засунул руку в карман, достал, аккуратно вскрытые конверты, поднес к ней и бросил их на пол.

Светлана, увидев их, моментально оценила изменившуюся для нее ситуацию, побледнела и прижалась спиной к стене. Создавалось впечатление, что силы покинули ее.

− Что скажешь? – ждал я ответа.

Все‑таки, правда, говорят, что кошкам и женщинам отпущено по девять жизней.

Так же, как и кошка, которая, падая с печки, успевает перевернуться и встать на лапы, так и женщина, припертая неоспоримыми компрометирующими ее фактами к стене, начинает изворачиваться, обеляя себя. И если, не находит никаких подходящих аргументов для оправдания себя, использует свое самое верное и сильное оружие, которым миллионы раз в истории человечества побеждала мужчин… начинает плакать, слезами испытывая стойкость характера своего мужчины.

Вот и Светлана, упав на колени, обхватив мои ноги руками и целуя их, стала очень быстро повторять одни и те же слова:

− Прости, дура я, прости. Люблю только тебя. Это все сестра. Она дала ему твой адрес.

Я поднял письма с пола и, снова спрятав их в кармане, сказал, тоном не терпящим возражений:

− Собирайся.

− Зачем? – посмотрела она на меня широко раскрытыми глазами.

− Поедем, − что‑то решив для себя, сказал я.

− Но я устала, мне надо отдохнуть.

− Ничего, успеешь, − поставил я точку в наших пререканиях и добавил:

− Жду. Время пошло.

Я стал одеваться, продолжая разговаривать с самим собой: «Надо же, она приехала из Мухосранска в Москву для того, чтобы убивать моих детей».

Дорога от дома под номером девяносто семь, находившимся на самом краю Москвы, на Алтуфьевском шоссе до дома номер двадцать девять по улице Юных ленинцев заняла один час десять минут.

У меня не было машины, на которой я мог бы за полчаса долететь до известного мне адреса.

Мы поднялись на третий этаж, и я, нажимая пальцем на кнопку звонка квартиры отца, извлекавшего соловьиную трель из пластмассовой коробочки, в глубине души желал положительно разрешить накативший черной волной непонимания вопрос.

Я приехал в эту квартиру к человеку, способному разложить по полочкам любую проблему и затем решить ее. К отцу.

За дверью послышались размеренные шаги человека, знающего цену не только каждому своему слову, но и шагу.

Дверь открылась, и, первым делом перед моими глазами предстала седая борода папы.

Мы с женой вошли в квартиру.

− Здорово! – произнес радостно отец. подошел ко мне и обнял.

Затем взглянул на Светлану, и мне показалось, что он все понял.

− Ну, поцелуй папу Сашу, − сказал он моей супруге и подставил ей небритую щеку. Та, вытянув шею, поцеловала его.

− Вовремя пришли, я как раз борщ сварил.

− Мы не хотим, − сказал для проформы я.

− Разговорчики! Марш мыть руки! − скомандовал отец.

Что поделаешь, не будешь спорить с ним, и мы пошли мыть руки.

− Сейчас жиденького похлебаете, а то, наверное на сухомятке сидите, − приговаривал папа, наполняя ароматным варевом тарелки.

Мы сели за стол. Хотя борщ был горячим, с ним мы управились быстро.

− Есть можно? − поинтересовался отец и добавил: − Сам варил.

− Нормальный борщ, − пробурчал я.

− Нормальный, – усмехнулся он. − Что там у вас?

Я рассказал отцу про письма и наглое обращение к моей жене ее тайного воздыхателя, на призыв которого Светлана красноречиво ответила абортом. Не знаю, может быть, по выражению моего лица папа понял, как мне было тяжело, он не стал усугублять вопросами острую ситуацию, лишь попросил показать письма.

− Вот они, − достав конверты из кармана, протянул я их отцу.

− Ну и писатель, − усмехнулся отец и посмотрел на Светлану из‑под густых черных бровей пронзающим взглядом карих глаз. Затем взял сигарету и, закурил, добавив:

− Вот попробуй и не закури тут с вами!

После чего он развернул исписанный лист бумаги, окинул взглядом текст и усмехнулся:

− И где ты, Светочка, такого грамотея нашла, интересно? В двух предложениях три грубых орфографических ошибки. − Отец глубоко затянулся сигаретой.

− Вместе танцами занимались, − кротко ответила Светлана.

− А, ну, если танцами, то всё понятно, − многозначительно подметил мой отец.

Я стоял и был готов с упреками к жене вступить в разговор.

− Измены не было, − констатировал факт отец, вновь затягиваясь сигаретой, погладил свою бороду сверху вниз, − А бабы… − но он не стал продолжать начатую мысль. − Значит, так, за одного битого двух небитых дают, − отметил он как бы сам себе, и, пристально посмотрев на Светлану, спросил:

− Любишь моего сына?

− Люблю, люблю! − вылетели два юрких слова из ее рта. Но правдивых ли? – вот в чем вопрос.

− А ты? − обратился он ко мне.

Я уже хотел ответить, но предательский комок застрял у меня в горле. И мне показалось, что я стою возле глубокой пропасти, из которой огромная «черная дыра» в виде спрута тянет ко мне свои щупальца.

Теперь Светлана смотрела на меня, ожидая ответа.

− Люблю, − обреченно выдохнул я.

− Ну, вот и хорошо, − улыбаясь, закрыл вопрос отец и, взяв письма, вышел на балкон, где сложил их горкой и поджег.