Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли
За дверью послышался топот, детская рука просунула в приоткрытую дверь два фоторобота: один Карла Маркса, другой Фиделя Кастро.
– Подойдет? – спросили из‑за двери.
– Подойдет! – крикнул Сашка и отпустил отряды на поиски Бороды.
Сидя на кровати, Маринка вытянула ногу и пнула Сашку по крепкой попе.
– Да что ты несешь? Не мои это!
Когда выяснилось, что упаковка все‑таки Сашкина, Женька расслабился, Анька напряглась, Сережа пошел пятнами, я взяла еще одну конфету.
– This state looks down on sodomy[1].
Оставшийся куплет дослушали, молча перебирая конфискат, но все остальное уже не производило такого впечатления, как выброшенный в нижний ящик тумбочки гвоздь программы. Сашка сел на стул и стал намазывать на хлеб перекрученного через мясорубку тунца. Анька, с трудом приподняв свой стул с ворохом джинсов, подсела к нему.
– Расскажи, как вы со своими справляетесь? Ведь это почти взрослые мужики. Они же ничего не боятся, а ты их строишь, как телят.
Сашка передал Аньке откусанный бутерброд и разгреб бумаги на столе. Под ними оказалось штук пятнадцать мобильных телефонов, ожидающих своей очереди на зарядку.
– За косяк идет в конец очереди. – Сашка снова прикрыл телефоны списками и закинул ногу на ногу. – Ну и чем больше отрядок, тем меньше времени на дурь.
Анька с восхищением посмотрела на бумаги, и с еще большим – на Сашку.
– Ты это сам придумал? Это же гениально! А Бороду по фотороботу искать?
Темная бровь медленно приподнялась, уголок присыпанных сахарной пудрой губ тоже.
– Я вожатый. И я должен… много чего. – Сашка, не поворачивая головы, бросил взгляд в окно и двумя пальцами отстучал по мигающим кнопкам плеера длинную комбинацию.
Плеер зашуршал и затих, и стало слышно, как где‑то внизу – похоже, уже давно – кричал Борода:
– Христом Богом клянусь: не брал я ваш ужин! Понапридумывают всяк‑кую ерунду, людям работать не дают!
– Вяжи его!
На лестнице послышались топот ног, Валеркин сиплый смех и визг каких‑то девочек:
– Да пошли вы!
Спустя секунду дверь распахнулась и десяток рук втолкнули в вожатскую грозящего кому‑то кулаком Бороду.
– Христом Богом, – повторил Борода и уставился на вываленный на кровать конфискат. – А это у вас тута чаво?
Трясущимся пальцем он указал на блок сигарет Winston и встретился взглядом с Сашкой.
– Нет, это не могу, – сказал тот и убрал сигареты в тумбочку. – Это детские.
– По‑онял, – протянул Борода. – Все лучшее детям. А тама чаво?
«Тама» было все – от тушенки с гречкой до компота из ананасов. Не глядя, что берет, Сашка собрал для Бороды пакет снеди, бросил сверху две банки пива и вдобавок положил три пачки сигарет из заинтересовавшего его блока.
– За моральный ущерб, – сказал Сашка, протягивая ему пакет.
Борода буркнул «спасибо» и, шурша пакетом, вышел в коридор. Уходя, мы получили такой же. Тоже за моральный ущерб.
– Nobody likes you when you when you’re 23 and you still act like you’re in freshman year[2].
– Да пошли вы!
Весь вечер над лагерем собирался пойти дождь. Злились комары, ветер нагонял тучи, но капли как будто высыхали, не долетая до земли. Анька достала из чемодана какой‑то аэрозоль со страдающей мухой на этикетке и, стоя перед зеркалом, стала яростно им трясти.
– Побрызгать в коридоре? Загрызут ведь. – В зеркале она поймала мой взгляд. – Ну что ты на меня опять так смотришь? Каким он должен быть? Он вожатый первого отряда. Им иначе не выжить. Нонка потому за него и держится, что он так свистеть умеет.
– Думаешь, только поэтому? И нормально я смотрю. Нравится – пожалуйста! Но презервативы он специально на кровать вывалил, причем чуть ли не Сереже на колени. Для парня внешняя красота – это как инвалидность: остальные мужские качества за ненадобностью атрофируются.
Анька недовольно хмыкнула и принялась с еще большим остервенением трясти аэрозоль. Я подошла сзади и обняла ее за плечи. В прямоугольном зеркале без рамы отразились два уставших, но очень симпатичных лица: одно – с веснушками и острым носом, другое – большеглазое, с четкой линией собранных в хвост темных волос. Женька называл этот цвет «парижские каштаны».
– Ладно, – сказала я веснушчатому отражению. – Если у вас все получится и ты будешь с ним счастлива, я буду рада. Честно. Но только если ты потом не пожалеешь!
– А ты заметила, как он на меня смотрел? – тут же обрадовалась Анька.
Продолжили хором:
– Как будто его разрывают агония страсти и боль от того, что вам не суждено быть вместе!
– Распыли в коридоре свое химоружие, пока Женьки нет, – попросила я. – Не удивлюсь, если у него аллергия.
Спустя час, когда вернувшийся с планерки Сережа раздал карты, а Женька перестал задыхаться от приступа астмы, по жестяному карнизу застучал дождь. Тучка собралась маленькая, но стояла такая сушь, что те, кому нужна была вода, радовались и этому.
Засеребрилась под фонарями полынь, зазеленели листья лопухов, зашумели, приветствуя дождь, сосны. За вторым корпусом пробудилось ото сна Дерево любви. Распушилась рябина, поднял ладони к небу клен. И, благодарные ветру за приятный подарок, стали они думать, как помочь вожатой пятого отряда обрести желанное счастье со смазливым балаболом из второго корпуса. Но нет ничего невозможного для Дерева любви. К тому же шоколадный заяц ему очень понравился.
– Что это?! – Анька заглянула в огромную сковороду с жареной картошкой, которую принес Сашка. – Где ты это взял?
[1] В этом штате осуждают половые извращения (англ.).
[2] Никому не нравится, когда в свои 23 парень ведет себя как первокурсник (англ.).
