Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

Взять жареную картошку в лагере было негде. Вообще что‑либо жареное достать было невозможно, потому что требования к организации питания детей в лагерях полностью исключают такой вид блюд из ежедневного меню, но способ не скиснуть на паровых котлетах все же был. Его изобрел Леха, который обычно начинал киснуть на паровых котлетах уже на четвертый день.

Для осуществления своего плана рано утром, дважды послав меня на фиг и вручив встретившемуся ему в коридоре Женьке две бутыли для кулера, Леха заскочил в вожатскую за хозяйственной сумкой и отправился по лесной дороге в сторону деревянных ворот.

Дойдя до них, он свернул на тропинку, которая вела вдоль бетонного забора, но не в сторону поляны со свечками в стаканах, а в противоположную от нее. Через полкилометра в заборе на своем обычном месте Лехой была обнаружена дырка размером достаточным, для того чтобы через нее пролез Борода, но не старший физрук детского лагеря. Громко крякнув, Леха перемахнул через забор и продолжил свой путь по той же тропинке. Вскоре он подошел к местному магазину, где приобрел банку растворимого кофе (разумеется, в кредит, потому что платить сразу в подобных заведениях считается дурным тоном).

Вернувшись в лагерь тем же маршрутом, Леха отнес кофе в пищеблок и тайно передал ее выпускнику кулинарного училища Олегу. Получив заранее оговоренную плату за услуги, Олег вынес к запасному выходу электрическую плитку на один блин, сковородку, килограмм сырого картофеля и пятьдесят граммов подсолнечного масла на дне пластиковой бутылки без этикетки.

– Леха просил вам передать. – Сашка поставил сковороду на стол, снял ветровку, бросил ее на стул и сел рядом на свободный. – У нас поход по сетке, но отменили из‑за погоды. Думал, высплюсь, а тут Леха с этой картошкой: «Сходи, сходи».

Сашка посмотрел в потолок, показывая, что спорить было бесполезно, и забросил ногу на ногу, демонстрируя, что уходить не собирается. Учуяв сладковатый, уже подзабытый запах жареного, к сковороде подсел Женька и начал противно царапать по дну алюминиевой вилкой. Анька глупо заулыбалась, думая, что выглядит загадочной, Сережа пошел пятнами и засобирался к себе. Сразу же после того как Женька опустошил сковороду, оба ушли.

Под усыпляющий стук капель по карнизу Сашка еще долго рассказывал что‑то про Леху, расстегивал верхние пуговицы рубашки, запускал пальцы в мокрые волосы, смотрел, как, слушая его, Анька наматывает на палец рыжий локон, и после трехминутной перестрелки взглядами был уже не только не против, но и как будто за.

– Сыграем? – спросила Анька и махнула перед ним крестовым королем. – Ставлю поцелуй.

Сашка шумно выдохнул и облизнул вдруг пересохшие губы:

– Сыграем.

Молча, что на Сашку было не похоже, он помог Аньке собрать карты и за руку повел из вожатской, потому что мне (это было частью плана) сильно захотелось спать. Буднично, просто, как будто они шли строить отряд, Анька первая перешагнула порог и, даже не оглянувшись, исчезла в коридоре. Теперь главное – чтобы она не пожалела.

– А иначе, – сказала я сама себе, – он получит вот этой сковородой прямо по своему распрекрасному лицу!

Я взвесила в руке сковороду: сгодится – большая и чугунная. Рядом со сковородой оказались две банки тунца, банка соленых огурцов и чипсы с сыром, и только сейчас я поняла, как сильно хочу есть. Хлеб в перечень запрещенных продуктов не входил, поэтому чипсы пришлось макать в тунца и заедать все это конфетами с ликером.

За банкой с огурцами нашелся Женькин блокнот для планерок. Соорудив себе какой‑то трехэтажный бутерброд без хлеба, я открыла блокнот на сегодняшнем числе.

У Женьки был очень красивый почерк: почти без наклона, с размашистыми вензелями. Первой записью оказалась матерная частушка. Прожевав бутерброд, я громко и выразительно прочитала ее вслух:

 

На горе стоит сосна,

Ветки сильно гнутся,

А Пилюлькин с медсестрой

Под сосной…

 

«Смеются», – сверху дописала я, но вслух сказала так, как было написано. Дальше шла переписка с Галей по поводу того, что Валерка соревновался в плевках в длину с кем‑то из третьего отряда и заплевал все трибуны на линейке. Ниже следовал написанный ее рукой анекдот про Чапаева и Анджелу Дэвис.

Больше в Женькином блокноте ничего не было. Я положила его на кровать, потому что стол уже был забрызган маслом, потянулась к консервной банке и с удивлением обнаружила, что у меня закончился тунец, а у Рината начался вечер. Неизвестно, как долго он стоял в дверном проеме, но, судя по улыбке, частушку он слышал.

– Привет, – сказал Ринат и, как будто оказавшись в давно знакомой комнате, по‑хозяйски прошел к окну.

За стеклом в высыхающих каплях ничего не было видно, кроме белого плафона с летающими вокруг мошками, но он нахмурился.

– Вы единственные видны из изолятора. Пилюлькин может заметить свет и прийти. Пока еще рано, но после часа придет точно, а у вас такой натюрморт на столе.

– Хорошо, выключу, – пообещала я. – А еду съем.

Ринат сказал, что нисколько в этом не сомневается, потом взял со стола ручку, я подала ему Женькин блокнот. Он сел на стул, крякнула сломанная спинка, и на чистой странице начали вырастать палочки – сосновый лес, капельки – кусты сирени, а за ними – маленький квадрат – его дом.

– После тихого часа придете… Это он? – не отрываясь от своего занятия, Ринат постучал другим концом ручки по сборнику Губанова. – Поэт твой?

Ринат передал мне блокнот, полистал книгу и прочитал первое попавшееся четверостишие:

 

«И за плечами у меня

Ночь, словно алый‑алый бархат,

И крылья белого коня

Лишь белою сиренью пахнут».

 

Остальную часть стихотворения он только пробежал глазами.

– О чем это? Почему бархат алый, если ночь черная?

– Это какие‑то метафоры, – сказала я. – Мы и сами, если честно, не понимаем, о чем это. Как шифровки какие‑то. А там так и написано про коня и белую сирень?

Ринат не ответил, только еще раз взглянул на закрытую книгу и взял Сережину гитару:

– Ты играешь? Это более понятная для меня вещь.

– Это Сережина. Он нам обычно играет по вечерам что‑то из Янки, но сегодня не получилось.

– Я тоже могу сыграть что‑нибудь из Янки, – сказал Ринат, перебирая струны. – И тогда день для тебя закончится как обычно.