Что посеешь, то и пожнешь

Утром мы были в нужной бухте. Загремели якорные цепи, привязывая корабль к западному берегу бухты. При спуске подводных аппаратов корабль становился минимум на три якоря: два носовых и один кормовой. Это требовалось для того, чтобы не нанести повреждений спускаемому аппарату при спуске и при подъеме его на борт. Корабль носил типично морское название Mermaid – «Русалка», и когда я услышал его, мне сразу вспомнилась песенка «Дельфин и Русалка», и я про себя подумал, что добром такое сочетание может не кончиться. Впрочем, когда нас познакомили с капитаном судна Робертом, романтический вид этого человека с ростом под два метра и примерно таким же объемом грудной клетки породил в моей душе надежду на то, что в конце концов наша экспедиция свою задачу выполнит. Эту же решимость выражало обветренное лицо Роберта и его ухватки, показывающие, что перед нами настоящий морской волк.

 

Я стоял у борта рядом с Сергеем и вглядывался в темную воду. Где‑то там скрывается ответ на загадку. И я подумал о тех двух аквалангистах… Что увидели они в морской глубине в последние минуты своей жизни? Что чувствовали, умирая? Их нашли, когда они всплыли на поверхность, как обычно всплывает оглушенная взрывом мертвая рыба. На их телах не было обнаружено ни ран, ни каких‑либо малейших повреждений. Только на кистях рук, в местах, не защищенных гидрокостюмами, и за ушами на коже виднелись красные пятна, да у одного из аквалангистов на лице застыла улыбка – не гримаса, означающая все что угодно, а самая обычная открытая улыбка. Что развеселило его, прежде чем убить? Превышения концентрации азота в крови у него не обнаружили. Сплошные загадки.

 

– Сергей, помнишь наказ управления? – спрашиваю я.

Не поворачивая головы, Сергей кивает. Но я вижу, что отвечает он машинально, так как не сводит глаз с одной точки на поверхности моря, и я повторяю свой вопрос.

 

– Не волнуйся! Я всегда выполняю приказы, – говорит Сергей. – И не надо мне по несколько раз повторять! Не волнуйся, Алекс! Мы будем предельно осторожны, но предлагаю на всякий случай взять с собой пару пистолетов. Попроси их у капитана. Если будет жадничать, напомни ему, что в этих водах активно орудуют сомалийские пираты…

 

Волна поднимает на гребень и толкает к борту судна несколько мертвых рыбин. Как рассказали нам американские коллеги, почему погибает рыба, тоже непонятно. Рыба не имеет ни внешних, ни внутренних повреждений, вполне упитана, никаких паразитов внутри тоже не обнаружено. Правда, в костях повышенное содержание стронция, но не настолько высокое, чтобы она от этого погибала. Ветерок доносит до наших ноздрей мерзкий сладковатый запах мертвечины. И, как отмечалось всеми, побывавшими в бухте за последнее время, и сразу бросилось в глаза нам с Сергеем, здесь почти нет чаек. Обычно их всегда много в тех местах, где регулярно появляется мертвая рыба. Но тут их нет. Как будто они каким‑то неведомым чувством ощутили опасность этих вод и покинули бухту.

 

Над морем стояла полная тишина, но не обычная утренняя тишина, а какая‑то гнетущая, недобрая, неоднозначная – такая тишина обычно бывает перед чем‑то, когда что‑то должно случиться.

 

На палубу вышел капитан Роберт и своим густым басом сообщил, что все приготовления к спуску аппарата закончены. Сергей передал ему план погружения, и через несколько минут низко над палубой на талях повис рыбообразный желтый с поперечными черными полосами глубоководный аппарат. Сверху к аппарату был прикреплен большой пластиковый бак, наполненный не то керосином, не то уайт‑спиритом. Сергей решил, что первые несколько погружений надо провести в режиме батискафа.

 

Я получил у капитана два охотничьих револьвера калибром почти 14 мм, и показал их Сергею.

 

– Отлично! С такими пушками нам и пираты не страшны. Ну, все готово! Пошли! – сказал мне Сергей и первым направился к аппарату.

 

Они постарались расположиться поудобнее, конечно, насколько это возможно в кабине, рассчитанной на одного человека – водителя аппарата. Закрылся герметичный люк, и визга тросов и кряхтения лебедок мы уже не слышали. В иллюминаторах потянулись жемчужные цепочки воздуха, который выходил из всех открытых полостей аппарата, и исчезали, достигнув поверхности воды. По мере погружения стекла кабины словно задергивались темно‑синими шторами. Сергей включил внешние прожекторы, и обзорные окна сразу как будто покрылись серебристой амальгамой, словно были сделаны из зеркального стекла.

 

Сергей отрегулировал свет прожекторов, и мир за иллюминаторами сразу прояснился. Он нам показался пустым и неподвижным, хоть и вспыхивал десятками оттенков ярких красок. Это под лучами прожекторов играли кораллы. Но я привык, что в кораллах всегда шныряют мириады рыб самых красивых и ярких расцветок. А эти казались такими потому, что в них было слишком мало жизни: не крутились хороводы рыб, не высовывались из своих нор мурены, и даже вездесущие рыбы‑хирурги не мелькали перед нашими глазами. Только иглы морских ежей торчали между кораллами и медленно проплывали над ними колокола медуз.

 

Неожиданно над пультом управления вспыхнул и замигал красный огонек и раздались редкие щелчки метронома. Я и Сергей одновременно подняли головы. Да, это ожил установленный за бортом аппарата счетчик Гейгера. Он уловил невидимую опасность, которую органы чувств человека не могут распознать. Эта опасность не имеет ни цвета, ни звука, ни запаха. Это радиационное излучение.