Моя чудачка
Все гениальное неизбежно прячется в простом. Я даже присел на край стула, удивляясь и не веря своим глазам. «Вечная любовь»[1] Жоржа Гарваренца, великого французского композитора, в обработке неизвестной студентки оказалась, на мой вкус, очень лаконичной и свежей. Да еще и на два голоса: мужской и женский. Невероятно. Кто это написал?
Пролистал в самый конец и нашел приписку: «Аранжировка А. Чудаковой».
Вот тебе и Чудакова…
Глава 8
=Настя=
Оркестр гремел и плавил мозг, драл грудь низкими нотами альтов и саксофонов, резал по ушам трубами и тромбонами и оставался тошнотой под горлом. Было так плохо, что когда дошла моя очередь петь, ноги еле разогнулись. В глазах плясали солнечные зайчики, меня пару раз бросило на стену, жестко мутило, отчего я стискивала кончик языка зубами, но все равно шла. Да, я – упорный слоненок. Или ослик. Упаду, но буду петь на новогоднем концерте. Они не выбросят меня на берег под названием «убираем из программы, Чудакова не справилась», как море мертвую тушу кита. Этого не будет. Никогда!
Алексей Васильевич подал холодную руку и, пока вел меня к микрофону, шепнул на ухо:
– Настя, справишься? Цвет лица у тебя пугающий.
– Я смогу, – быстро ответила я и, откашлявшись в кулак, высвободила руку и до белых косточек вцепилась в стойку. Только бы не рухнуть, только бы… – Немного устала.
Немного? Я два часа головы не поднимала от партитуры, в висках до сих пор стучали ноты из «Вечной любви», прокручивались в бешеном танце знаки, фигуры, аккорды. Могу представить, что я там в аранжировке начудила. Не видать мне аттестации, как собственного затылка. Придется на коленях умолять Грозу, чтобы смиловался и дал мне еще один шанс.
Дирижер недоверчиво взглянул на меня, но отсчитал палочкой «Раз‑два‑три‑четыре», разрисовывая воздух причудливыми фигурами, и музыка втянула мою волю в мягкие объятия.
Не знаю, откуда брались резервы, но я пела. Хрипловато немного, но пела. Почти отключалась от мира, когда вытягивала высокие свистящие ноты, срезая их в жесткий фрай[2], почти скрим. Расщепление расслабляет связки, я знала это, потому старалась использовать только его, чтобы, не дай Бог, не сорвать голос. От этого песня получилась очень роковой, колючей и драйвовой.
На последних нотах, где глиссандо[3] и длинная точка вытрясли из меня последние силы, я просто откинулась на стену и чуть не рухнула под ноги клавишнику. Он вместо меня схватил драгоценный инструмент и шарахнулся в сторону.
Но мне помог Алексей: взял за локоть и потащил в коридор.
– Настя, что с тобой? – уже выйдя, грозно выдал дирижер. Холодная рука легла на лоб. – Да ты горишь. Зачем пела с температурой? Могла вообще не приходить! – Дирижер затолкал меня в тесный кабинет и усадил на стул.
Я быстро осмотрелась, насколько позволяло вялое состояние. Фортепиано в нише, рядом – стол и широкий деревянный подоконник. Окно выходило на проспект, и я увидела, как мимо скользят разномастные каблучки.
– Ты слышишь? – Алексей потянулся и распахнул форточку. – Чуть‑чуть свежего воздуха.
Не смогла ответить. Все кружилось‑вертелось, словно я – юла. Было и жарко, и холодно, а еще я боялась, что меня все‑таки вытурят, и… прощай, оркестр!
– Эй?! – повторил Алексей и с рывком захлопнул окно.
Я поморщилась от неприятного звука.
– Концерт же, не могла пропустить… – прошептала на выдохе и закрыла лицо ладонями. Хотелось разреветься, дать слабину, но я просто сглотнула горький ком и сцепила зубы. Медленно выдохнула, чтобы взять себя в руки. Наверное, простудный чай перестал действовать, нужно еще один выпить.
– Ну глупо же, – сказал жестко дирижер, подойдя ближе. – Никогда еще не видел таких самоотверженных студентов. А если вот так придавит на концерте, что будешь делать?
Я раскрыла ладони, тряхнула хвостом, отчего светлое лицо мужчины расплылось передо мной, и мягко улыбнулась.
– Встану и буду петь.
– Однако… – Алексей потер острый подбородок и, сложив жилистые руки на груди, присел на край стола. – Чай будешь?
Даже странно, что мне уже второй педагог предлагает сегодня выпить. Не к добру или к радости? Закивала. Не стану отказываться от щедрости.
– Пять минут выдержишь сама? Я своих разгоню.
– Конечно, – и заулыбалась еще шире. – Там мои вещи остались в оркестровой.
– Я захвачу, отдыхай, чудо в перьях, – хохотнул Алексей и показал на волосы. – Куда дела? Мне нравились разноцветные пряди.
– Это пастельные карандаши, смылись уже, но я могу что‑нибудь придумать в следующий раз, – и на свою голову подмигнула дирижеру. Еще подумает, что глазки строю.
Мужчина, хотя мне он больше напоминал молодого парня лет двадцати пяти, растянул крупные губы в улыбку и подмигнул в ответ. А затем скрылся за дверью.
Я выдохнула и расплылась по спинке стула. Хороший парень, хоть и не в моем вкусе, но от него веет крепостью духа и добротой. Я чуткая, ловлю такие вещи почти с первого взгляда. Вот как вошла в группу, так сразу и поняла, с кем у меня не заладится. Есть у нас одна Нинель с выпученными глазками. Поет жуть, но гонору…
Дверь резко распахнулась, и светлая голова Алексея заглянула в щель, а я натянулась стрункой.
– Не пугайся, – засмеялся дирижер. – Я в «Буффи» сгоняю. Есть особые пожелания?
– Горячая вода. – Я смущенно опустила глаза. Не люблю быть должной, потому помощь от мужчин стараюсь не принимать. Потом не отвертишься от свидания. Оно мне надо?
– Это и в классе есть, – заключил учитель. – Да, включи чайник, пока я приду. Не упади только.
И снова пропал за дверью.
Я чувствовала себя немного не в своей тарелке из‑за его статуса педагога, хотя и не моего, но в кабинете было что‑то родное и теплое, словно пришла в гости к другу.
[1] «Une vie d’amour» Georges Garvarentz
[2] Фрай скриминг (Fry screaming) – это способ расщепления звука на ложных связках.
[3] Глисса́ндо – музыкальный термин, штрих, означающий плавное скольжение от одного звука к другому; даёт колористический эффект.
