Чёрный Яр, 13
– «Санрайсойлстрой Лимитед АСК инжиниринг», – продиктовал себе следователь, записывая название на полях косо торчащего из‑под клавиатуры документа. – Проверим…
– Проверяйте, ага, – буркнул Кащук. – Чего думаешь там нарыть? Фирму по устранению деревенских дядек?
– Что нарою – всё моё, – так же буркнул его оппонент, но тут же опомнился и вновь постарался придать своему узкому лицу выражение нейтральное и суровое. – Как зовут вашего друга, племянника убитого?
– Да, б, чего я у него – паспорт спрашивал?
– Вы не знаете как зовут ВАШЕГО ДРУГА? – с нажимом уточнил полицейский.
Кащук заёрзал:
– Да не друг он, приятель, так…Серёга что ли. Фамилию не спрашивай, не знаю.
– На передачу я могу взглянуть?
Смуглое, хомячье лицо допрашиваемого совсем поскучнело. Без всякой надежды на избавление он кинул взгляд за зарешеченное окно, потом с тоской посмотрел на дверь. Дверь вздрогнула от толчка и распахнулась.
Спасение вползло в кабинет, переваливаясь по‑утиному на искривлённых артрозом ногах. Габариты необъятной тётки заполонили маленький кабинет, а её фырканье, фуханье и сиплое, одышливое дыхание заглушили все посторонние звуки.
– Пока… отэт… к вам залезешь… на этажи… фуххххх… Ступеньки‑то высокие… ох, батюшки… Пока залезешь, пока, отэт, найдёшь… Где, говорю, Гриша, который следователь? Тот, внизу‑то солдатик, раскричался – пропуск, грит, какой‑то… Я ему говорю: тю! будешь на бабку шуметь ещё! Молокосос… Ты, Гриша, разберись, кого вы там под дверью ставите.
– Гражданка Тырлыковская!..
– … Понаставили охраны, запоров понавешали, форточек в дверях понасверлили – что ты прям! УкрАдуть вас, дураков, что ли? Раньше‑то, при советской власти, ничего этого не было, любой гражданин мог в милицию прийти с надобностью своей, и порядка…
– Гражданка Тырлыковская!
– … и порядка, Гришенька, было больше. Чего ты на меня покрикиваешь? Я тебе подружка что ли? – тётка распустила узел платка под подбородком, тяжело опустилась на глухо пискнувший стул.
– Гражданка Тырлыковская! – следователь от негодования аж подпрыгнул. – Я не могу вас сейчас принять. Я занят!
Тырлыковская тяжело обернулась всей тушей к Кащуку. Стул задушено завизжал.
– А, этого допрашиваешь? Так я как раз по его же поводу. Видала, Гриша, я его уже у нас.
– Когда?
– Так третьего дни. Отэт повёл его Лексеич, значит, в милицию вашу, а я как затеялась вспоминать – отчего ж мне обличье убивцы этого так знакомо? Сама пирожки стряпаю, а у самой из ума не идёт. И так и сяк думаю, аж из рук всё валится – целу чашку пирожков опрокинула… Ох, грехи наши тяжкие… И как только она, отэт, опрокинулась, я сразу и вспомнила – на рынке его видала! Стоял весь такой деловой, на культяпках своих кривеньких, руки в бруки, семачки плевал…
В белесых глазах следователя загорелся охотничий азарт. Он облизнул губы и кинул быстрый взгляд на Кащука:
– Ты уверена, баб Мань, что это был он?
– Так кому ж ещё быть? Раз говорю он, значит он. У него штаны ещё таки были – с мотнёй, в обтяжечку, мода такая, тьфу! Ну ты знаешь, Гриша, ты молодой…
– Так, значит, ты видела его три дня назад?
– А то! Я уж как шла к тебе и посчитала – точно, в субботу. На базар‑то я завсегда в субботу хожу. Да вот и Галька Свыщенко не даст соврать. Котора овощами торгует. Мы с ней ещё штанцы его обсудили‑обхаяли…
– Вы в гостинице остановились? – следователь перевёл взгляд на Кащука и нажал на кнопку печати. Принтер загудел. – Вам придётся задержаться в нашем городе до выяснения. Протокол подпишите…
* * *
Обеденное время в конторе казалось столь же унылым, как и рабочее.
– Боже мой, – деланно изумлялись сотрудницы, – неужели уже двенадцать? А я‑то заработалась – не заметила. Весь день аки пчела, аки пчела… – и стоически продолжали сидение, перекладывая бумажки, щёлкая мышкой и тайком поглядывая вокруг – ну‑ка, кто сдастся первым?
Обычно сдавалась самая молодая и оттого несколько легкомысленно относящаяся к конторским неписанным правилам Танечка Ивонкова. Но когда её вдруг не было на рабочем месте (естественно, по уважительной причине!) или, натрескавшись конфет, она не торопилась к микроволновке, сотрудницы были обречены.
Иногда Женьке становилось их жалко:
– Вы бы поели, – говорила она сочувственно. – Разве можно так надрываться?
– А и правда! – с отчаянной лихостью заявляла тогда Варфоломеевна. – Война войной, а обед по расписанию! – и тётки, зашуршав пакетами, весёлой гурьбой устремлялись разогревать махоточки с домашней снедью.
Но чаще ничего, кроме раздражения, это самоотверженное ханжество у Женьки не вызывало. И она молчала. Если, конечно, оставалась не месте наблюдать тоскующих по такой близкой и, одновременно, такой недоступной котлете коллег. В основном, с трудом дождавшись перерыва, она быстро перекусывала минут за пять до его начала и слетала по лестнице вниз так стремительно, будто за ней гнались карающие архангелы с пылающими мечами.
Гулять, правда, в деловой части города было негде. Приходилось просто нарезать асфальтовые круги вокруг сити‑центра. Это было достаточно безрадостно, но всё же лучше, чем оставаться лишний час в ненавистных стенах.
Сегодня апрельская непогода лишила её и этого жалкого развлечения.
Женька стояла у панорамного окна офиса и, грея руки о кружку с чаем, смотрела на беснующийся меж стеклянно‑бетонных кубов зданий ветер. Он бился о стены, завывал и стенал, швырял в окно ледяным дождём со снегом, гнал по небу чёрные снеговые тучи.
На душе у Женьки было примерно так же погоже – в ней что‑то рыдало и металось.
– Пожалуйста, пожалуйста, – шептала она неведомым и всесильным космическим силам, – вызволите меня отсюда, дайте шанс… – она прерывисто вздохнула и в следующее мгновение вздрогнула от завибрировавшего в кармане телефона.
Звонил отец. Женька снова вздохнула.
– Мисюсь! – услышала она знакомый голос. – Как дела? Хорошо? Ну и хорошо. Как Вовчик? Не нашёл работу?
– Пап, ты как? Хочу зайти к тебе в субботу..
– Заходи, конечно… – голос скис, – если это необходимо… Видишь ли, я сейчас работаю над новой книгой – такое вдохновение, не представляешь! Не могу остановиться!
– Ладно, ладно, поняла. Зайду в следующий раз.
