Чёртовы кресты

Гравюра. Moscoe – Le Kreml. 1878 год. Частное собрание.

 

– Датируется одна тысяча восемьсот семьдесят восьмым годом, – уточнил Андрей.

– Красивое, – резюмировал Тим, внимательно рассматривая изображение. Ничего подозрительного видно не было. Мост, башни Кремля, церкви. Баржа проплывает по реке. Пастораль просто, только пастушки не хватает. Хотя откуда ей взяться в центре Москвы?

– И всё? Красивое? А так? – Андрей увеличил изображение.

– Твою ж мать, – тихо сказал Тим. И добавил: – И откуда тут это?

– Вот! – Андрей быстро‑быстро защёлкал по клавиатуре, вытягивая резкость и контрастность репродукции.

 

Но даже без резкости было ясно видно, что на куполах храма были выгравированы кресты привычные, православные, и ещё какие‑то другие. Странные.

– Это антенны? Ты точно год знаешь? – на всякий случай уточнил Тим. Хотя и рисковал нарваться на укоризненный взгляд коллеги. И нарвался.

– Обижаешь, Тимур Сергеич, обижаешь…

 

То, что это на куполах не антенны, было совершенно понятно. Да и откуда им взяться‑то? А что за штуки?

– Может, просто ракурс такой? И это растяжки для укрепления? Попало по направлениям линий и потому так смотрится странно, – предположил Тимур, но и сам уже понял, что ерунда полная выходит.

 

Если одни кресты на гравюре хорошо видны анфас, то и все остальные так же должны быть закреплены. По канонам, если встать лицом к кресту, за ним окажется восток, слева – север, справа – юг, а сзади – запад. То есть ну никак некоторые кресты не могли быть развёрнуты в профиль. Значит, что?

 

– Значит, что? – переспросил Тимур уже вслух.

– Что это не православные кресты, – резюмировал Андрей и, победоносно сложив руки на груди, откинулся на диванчике.

– Похоже на правду. И что‑то они мне напоминают, – задумался Тимур.

– Конечно, напоминают! Подвал они напоминают, а точнее – склад каменюк тех неподъёмных. На которых как раз были выбиты… – Андрей загадочно улыбнулся и замолчал.

– Вилочковые кресты?

– Они, родимые!

– Дела… – протянул Тимур.

 

В эту минуту дверь купе открылась, и вошла Лика. Повесив влажное полотенце на крючок, она деловито сунула нос в экран ноутбука.

– О, ирминсуль!

– Кто? – хором спросили следователи отдела истории.

– Это крест такой. Ну, что‑то вроде, – взялась объяснять Лика. – Есть теория, что так у древних саксонцев назывался посвящённый их богу разветвлённый столб из дерева. Один такой стоял в священной роще у Эресберга в Вестфалии во второй половине первого тысячелетия. Некоторые учёные видят в ирминсулях изображение Мирового древа.

Тимур снова уставился на изображение, а Андрей вдруг продолжил нараспев:

– Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзённый копьём, посвящённый Одину, в жертву себе же, на дереве том, чьи корни сокрыты в недрах неведомых.

– Да‑да, «Старшая Эдда»! – поддержала творческий порыв коллеги Лика. – Шедевр мировой литературы!

 

– Так, секундочку, – прервал взаимные восторги коллег Тимур. – Вы сейчас договоритесь до чёрт знает чего. Где гравюра конца девятнадцатого века, а где символ Иггдрасиля?

– Парирую! – с момента прихода Лики Андрей явно повеселел. – А что нам, независимым, прошу заметить, следователям, мешает рассматривать все теории? Да, где поп, где приход, но в том и состоит наша работа. Искать непонятное и загадочное. Вот, я нашёл.

– Это один крокодил налево, а второй квадратный, – не сдавался Тимур, – где логика в этой странной теории?

– А где логика в том, что Стоунхендж – древняя обсерватория? – вступилась за Андрея Лика. – Может, на этой гравюре тоже что‑то вроде такого?

– Какого?

– Ну, изображение созвездий, – предположила Лика.