Дикая сердцем

– Не подходи к ним слишком близко ради фотографий, – предупреждает мама. – Даже лоси могут быть опасными.

– Не думаю, что это то, о чем нам стоит переживать относительно Каллы, – сухо произносит Саймон.

Мы болтаем еще пять минут, прежде чем мама начинает прощаться.

– Что ж, не будем тебе мешать.

– Да, я собираюсь заняться балдахинами.

Я вытягиваю руки над головой, морщась от боли в пояснице и плечах. И мечтаю о горячей ванне.

– Фу! Балдахины. Никогда не понимала, кому они нравятся.

– Правда?

– Передавай привет Джоне от нас.

– Передам. И определитесь, когда приедете к нам!

Мы уже заканчиваем разговор, когда раздается голос Джоны:

– …Отказывается возвращаться туда, если он там. Бандит, похоже, не против, по крайней мере, пока.

Входная дверь со скрипом открывается.

– Я поспрашиваю, не будет ли кто заинтересован, – раздается знакомый мне женский голос. – Что‑то мне подсказывает, что не так уж много людей хотят купить старого бесполезного козла‑мужененавистника.

– Эй, Калла, к нам приехала Мари! – зовет Джона, входя в дом вместе с высокой стройной женщиной.

Я снимаю резиновые перчатки и бросаю их в сторону, а затем оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с сине‑голубыми глазами Мари. С тех пор, как мы видели ее в последний раз, когда она прилетала в Бангор, чтобы оказать ветеринарные услуги деревне, прошло два месяца.

А теперь она живет всего в пятнадцати минутах пути от нас.

– Привет, Калла, – улыбается она. Ее руки судорожно обхватывают горшок с комнатным растением и подарочный пакет, формой напоминающий бутылку с ликером. – Решила зайти посмотреть, как у вас дела.

Я провожу пальцами по волосам, приглаживая растрепавшийся узел.

– Рада тебя видеть.

И это действительно здорово – видеть знакомое лицо, пока мы пребываем в самых глубинах ада уборки дома, даже если мы с Мари никогда и не заходили дальше вежливого обмена приветствиями, а я на сто процентов уверена, что она влюблена в моего парня.

Мари засовывает пакет с подарками под мышку, освобождая руку, чтобы откинуть с лица прядь длинных золотистых волос.

– Так… – Она обходит гору мусорных пакетов посередине зала. – Как у вас дела?

– Ну… Я одета в одежду умершей женщины и копаюсь в ее вещах. И я только что нашла подушку от геморроя в глубинах шкафа в прихожей. А еще я обломала себе все ногти и всерьез подумываю открыть бутылку вина, – бросаю взгляд на часы, – в полдень.

Мари поджимает губы, чтобы сдержать улыбку, и ее взгляд останавливается на пятнах отбеливателя, которые я посадила вчера на коленях, пока скребла ванну на первом этаже.

– Ты отлично выглядишь. Впрочем, как всегда.

– Спасибо, но я выгляжу как бродяга, – возражаю я, заимствуя любимое словечко Саймона.

Мари более нарядная, чем обычно. Она все еще в джинсах, однако свитер, проглядывающий сквозь распахнутое зимнее пальто, розового цвета и плотно облегает ее стройную фигуру. На веки нанесены легкие тени, коричневая тушь делает и без того густые ресницы длиннее, а пляжные волны волос, скорее всего, были уложены утюжком.

Интересно, она всегда так выглядит, когда не выступает в роли крестоносца, мотаясь по всей Западной Аляске, или она приложила максимум усилий только сегодня, для этой встречи?

Мари смеется, и ее взгляд скользит по окружающему пространству.

– Здесь много всего.

– Они были женаты пятьдесят лет. Ты имеешь представление, что это за штука? – спрашиваю я, постукивая по круглому пластиковому прибору, который обнаружила в кладовке.

Мари морщит нос в задумчивости.

– Думаю, это дегидратор. Для сушки фруктов, овощей и… – Ее слова обрываются, когда она замечает мою гримасу. – Кому‑то нравится подобное.

Я отправляю его в кучу для пожертвований.

– Будем еще что‑нибудь сжигать сегодня? – спрашивает Джона, пихая ботинком пустую картонную коробку на полу.

– Это, – указываю взглядом на кучу в углу.

– Ты хочешь, чтобы я сжег нашу мебель для гостиной? – Джона переводит на меня взгляд, и в его тоне слышится веселье.

– Она не наша. Она Фила. У нас будет новая. И почему нет? Большая часть ее деревянная.

– Как насчет того, чтобы повременить с заменой, чтобы нам не пришлось сидеть на полу? А потом я увезу все это на свалку. Она может еще пригодиться кому‑нибудь.

– Кто‑то может вытащить диван с помойки и принести его домой?

– Что для одного мусор… Так что‑нибудь еще для костра или я его тушу?

– Может, их? – Я киваю в сторону стены с головами оленей.

Джона смотрит на меня так же, как когда я бросила старую потрепанную книгу в коробку для растопки.

– Мы не будем их сжигать.

– Ладно. Тогда сожги меня, – ворчу я, массируя болезненные узлы на шее и морщась от боли. – Прекрати мои мучения.

Я отчаянно хочу иметь пустой и чистый дом, чтобы было с чего начать.

Джона подходит ко мне за спину и опускает свои мозолистые руки на мои плечи, чтобы размять их умелыми пальцами.

Я испускаю глубокий стон благодарности.

– Лучше? – Он наклоняет голову и целует меня в подбородок.

Мари отводит взгляд, пристально уставившись на дешевый плакат в рамке с изображением национального парка Денали, который я еще не сняла со стены. Это чтобы нас не смущать? Или для того, чтобы избежать неприятного чувства, которое возникает, когда видишь, как кто‑то, кто тебе дорог, близок с другим? Может, Джона и не видит этого, но я – вижу. И я не наивная. Нельзя просто так взять и отключить чувства к кому‑то, если он любит другого, как бы этого ни хотелось большинству людей.

Что, если бы я была на ее месте? Если бы мы с Джоной остались «просто друзьями», и мне пришлось бы стоять в стороне и смотреть, как он влюбляется в другую женщину?

При этой мысли мою грудь пронзает острый укол сочувствия.

– Продолжение последует позже, – шепчу я, бросая на него многозначительный взгляд, и кладу свои руки на его, сжимая до тех пор, пока они не замирают.

Джона в последний раз целует мою шею, прежде чем отойти.