Если буду нужен, я здесь
– Ну да, – усмехаюсь. – Давай сойдемся на том, что я тебя удочеряю на пару лет. Если это перетечет во что‑то большее – хорошо. Нет – разбежимся. Марат заверил меня, что твоя семья будет не против. Ну? Я прояснил ситуацию? – кошусь на часы. Лала кивает. Встает как‑то дергано, сгребает с соседнего стула сумочку:
– Более чем. До встречи, папочка.
Ну, и какого хрена это сейчас было? Разве я не предложил ей идеальный план? С хрена ли Ла‑ла‑ла на меня взъелась? Пойми эту молодежь.
Глава 7
– Ты можешь этого не делать.
Да, мама, спасибо. Главное, ты очень вовремя об этом напомнила. Сижу перед огромным во всю стену зеркалом в фате и платье, специальные лампы светят в лицо. Я где‑то читала, что к заключенным в тюрьмах применяются пытки светом. Палачи просто не выключают его. Сутки, вторые, третьи… И это медленно сводит с ума.
Дрожащими руками поправляю бриллиантовую заколку в прическе.
– Мам? Ну, ты чего? Все нормально.
– Тебе никогда не удавалось меня обманывать, Лала. Никогда. Я чувствую, что все не так, как вы говорите. Ты же не хочешь этой свадьбы, девочка. Я чувствую, что не хочешь!
В красивых глазах матери сверкают слезы. Я очень хорошо осознаю, кто стал их причиной. И осознание того, что я сделала несчастными самых близких, давит на грудь гораздо сильнее плотно зашнурованного корсета. От меня одни беды. Все уже переругались. Даже папа с братом. В семье, где всегда царили мир и гармония, теперь полный разлад. А ведь так не должно быть. У нас Маратик родился… Для счастья не может быть лучшего повода! Но все смазано тем, что я учудила.
Буквально вчера я подслушала такой разговор:
– Это ты подал пример сестре! – говорит отец.
– О, теперь уже и я виноват.
– Не разведись ты, не женись на Афине, Лале бы и в голову не пришло, что можно нарушить наши традиции!
– Вот как? Я думал, ты принял мою жену. Что ж. На будущее буду умней.
– Я принял!
– Да я вижу, – не без горечи замечает Марат. – Знаешь, мы лучше поедем домой.
– Я вас не гоню! Афина чудесная, просто… Да что происходит‑то?!
– Лучше нам взять паузу, отец. Не то мы наговорим друг другу то, чего никогда не сможем простить.
– Марат! – сипит в отчаянии папа.
– Если что – звони. Мы с Афиной на связи.
Я трусливо шарахаюсь в сторону и прячусь за шторкой, умоляя небо, чтобы брат меня не заметил. Мне так стыдно, что я все испортила! Я понятия не имею, как это исправить. Извиниться? Глупости. Слова здесь не помогут. Все, что мои родители строили столько лет, все, на чем наша семья основывалась, рушится на глазах. Словно какая‑то лютая хтонь сносит все, что нам было дорого, и, оторвавшись друг от друга, мы разлетаемся кто куда.
Смаргиваю застывшую перед глазами картинку. Ресницы тяжелые от туши. Те у меня и без всяких ухищрений длинные и мохнатые, а так вообще, будто метелки. Афина была права. Даже такое богатое платье не может меня затмить. Но оно – отличная декорация, если хочется спрятаться от внимания.
– Очень‑очень хочу, мам, – вру безбожно. – И твои слова меня очень расстраивают. Я знаю, что повела себя не лучшим образом, но…
– Это сейчас неважно совсем! Как ты не понимаешь? Для нас с отцом главное – твое счастье!
Не реветь! Не реветь, блин. Ведь если я зареву, декорации придут в негодность и обнажат то, что я так отчаянно хочу спрятать ото всех.
– Мамочка, я счастлива. Очень. И буду еще счастливее.
Ага. С мужиком, который собрался меня «удочерить»… Который смотрит на меня как на неразумного ребенка и даже мысли не допускает остепениться. Вот что мне делать? Терпеть? Делать вид, что я не знаю о его бабах, даже когда они сами лезут в глаза, как тогда, когда мы с ним вместе обедали? Назар даже не посчитал нужным как‑то оправдаться. Наоборот. Он бравировал тем, что «вокруг много женщин, которые с радостью удовлетворят все его потребности».
И тут бы мне, конечно, выдохнуть с облегчением. Разве это не классно, что он не будет ко мне лезть? Но… А как же гордость? Мы публичные люди, и если мой муж будет выставлять свои измены напоказ, мое достоинство будет втоптано в грязь.
Или он тоже не против, чтобы я жила как хочется? Если я с Антоном лягу, ему будет все равно? Тогда как с этим соотносится Назарово «Ты теперь моя. А чувство собственности у меня развито весьма остро»?! Означает ли это, что он считает, будто мужчине позволено все то, что для его женщины – харам?
Я ничего… ничего не понимаю. Меня швыряет из стороны в сторону. Кажется, мое сердце просто не выдержит перегрузок, на которые я сама себя обрекла. Я знаю, что уже никогда не будет так, как было, а как будет – не имею понятия. Мне нужен какой‑то якорь. Но его нет. Я отчаянно пытаюсь найти опору внутри себя. Вдох‑выдох, вдох‑выдох. Корсет мучительно сдавливает ребра. Сердце колотится в клетке все тише…
– Лалочка, ты понимаешь, что делаешь?
– Ну конечно, мам!
– Знай, пожалуйста, что ты всегда можешь вернуться в наш дом. Мы с папой любим тебя. Очень любим.
«Несмотря ни на что?» – повисает в воздухе. Вчерашняя я, та, которой так не хватало страстей и эмоций, теперь тонет в них с головой, захлебываясь… Наверное, именно эти слова хочет слышать всякая сбившаяся с пути девочка. Я не заслужила их, и потому меня боль пронзает.
– Спасибо, мамуль. Я тоже вас очень люблю.
– Зара! Ну, сколько вас еще ждать? Мы опоздаем на роспись, – доносится снизу голос отца. Мама торопливо стирает слезы.
– Готова?
Решительно киваю и шагаю к выходу. У двери оборачиваюсь, чтобы напоследок посмотреть на свою детскую. Как‑то быстро я выросла. Мы даже не успели в ней сделать ремонт. Розовые обои, белая мебель, плюшевые игрушки. Одним словом – детский сад. Боже, куда я лезу? Мамочка миленькая, пожалуйста, можно я еще побуду малышкой? Зачем я так стремилась в эту взрослую жизнь?! Я к ней совсем не готова.
– Идем, доченька?
– Ну конечно.
У дома всего одна машина. Я еду вместе с матерью и отцом. Салон, конечно, просторный, но юбки и шлейф моего платья достают до всех, как их не приминай.
