Хромые боги
– А вы знаете, что это такое – жить в деревне? Вы вообще жили в деревне? Ведь сразу видно, что вы городской мальчик, – блондинка протянула пальчик с красным ноготком в сторону Димы. – Интеллигентный мальчик. И вы тоже, Оскар… Вы, с таким именем, наверное, вообще из Прибалтики. Вот не знаете, а туда же. Деревня – это грязь по колено, это невозможная скука. Пойти можно только в клуб на кинокартину, которую в десятый раз привезли, или в сельпо. А в магазине знаете, что бывает? – только вечные макароны, сахар и селедка в консервах. Ах, водка еще, конечно… Ведь вам, поди, Митя, книжки подавай, театры. Вместо этого будут танцы народов мира по телевизору, а во дворе куры, гуси и помет. Пожалеете скоро. Все из деревни, а вы в деревню. Еще и жену за собой тащите: бедная девочка…
– Что это вы, девушка, набросились? Все черной краской поливаете, – возмутился солидный пассажир. – Где это вы такого набрались? Вы знаете, как выросло благосостояние колхозника! Когда вы последний раз были в деревне? В каждом дворе – корова, телевизор… не знаю, транзистор. У моего деверя – механизатора – мотоцикл с коляской! Училища для сельской молодежи кругом пооткрывали. Клубы. А вы тут…
– Ах, как это скучно…
Блондинка сунула ноги в туфли‑лодочки, поправила прическу и направилась к выходу. До двери было всего два шага, но она умудрилась их пройти с таким внутренним превосходством, а еще с такой сексапильностью, что… только диву даешься. Умереть не встать.
– Ничего себе, – сказал солидный сосед, когда за блондинкой закрылась дверь. – Ничего себе! Какова Мэрилин Монро?! А коленки видали? Специально ведь выставила на всеобщее обозрение. У меня даже очки запотели… Вы это, ребята, – у него на коленях вдруг возник пузатый портфель, щелкнул замок клапана. – Давайте, что ли, немного скоротаем время. – Из темного зева высунулось узкое горлышко поллитровки.
Дима категорически замотал головой. Оскар вежливо отказался.
– Ну что вы, товарищи, – расстроился хлебосольный пассажир. – Коньячок. Армянский. Пять звездочек. Чисто для знакомства, по семь капель. И говорить не о чем.
– Ну, если по семь капель… – согласился вдруг Оскар.
– Вот это дело!
На столике появилась бутылка с этикеткой цвета горчичника, круг полукопченой колбасы, хлеб. У запасливого пассажира даже нашлись специальные дорожные рюмочки.
Дима, чтобы не мешаться и не глазеть попусту, стал раскладывать постель на верхней полке. Внизу звякнули металлические стопки.
Солидный пассажир представился как Ситников Николай Палыч. Заместитель директора автобусного парка. По снабжению. «Ага, – подумал Дима, – опытный пассажир». Возвращается он, соответственно, из служебной командировки по налаживанию, так сказать, связей с поставщиками.
У Оскара действительно оказалась прибалтийская фамилия: Оскар Робертович Поуляйчюс. Молодой мужчина сообщил, что он – инженер и также едет по делам, но характер своей деятельности и цели поездки разглашать не может.
– Это мы понимаем, – сказал Николай Павлович, подмигнув. – Мирный атом, щит отчизны и все такое.
Дима вернулся на прежнее место, достав из чемоданчика книжку. Внимательнее посмотрел на прибалта. Ему было интересно встретить настоящего ученого. Может быть, исследователя. Оскар неопределенно качнул головой.
– Да, в таком мире мы живем, – философским тоном протянул снабженец. – Такую войну перемогли, такую силу преодолели – живи и радуйся. Нет, империалистам все неймется. Никак из‑за этого мы не можем заняться нашим главным делом…
Николай Павлович перочинным ножичком с узким лезвием нарезал на газетке аккуратные колечки колбасы; по купе распространился крепкий запах «Краковской». У Димы потекли слюнки, он торопливо зашуршал страницами книги, отыскивая нужную.
– Это каким же? – поинтересовался инженер.
– Строительством коммунизма! – Николай Павлович смотрел почти удивленно. – «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме[1]», – процитировал он. – Я в это верю и жду. Надеюсь сподобиться. Но вы‑то, молодые люди, точно застанете – счастливчики. Конечно, много, очень много еще предстоит сделать, много нам еще не хватает: и того, и сего, запчастей вот – не знаю уж, почему нужно добывать их с боем. Но это ничего, все – ничего. Главное – настрой, главное – правильная установка. А вот раньше… – Ножик в его руках замер. – Раньше бы я посмотрел, на какой газетке обедаю. Нет ли там какого портрета, а то ведь можно и того… Вот времечко было. Вы не знаете. Не застали. А уж за такие разговоры, как наша дамочка тут… Культ личности. Он, конечно, – да. Это мы преодолели и осуждаем. Но люди вели себя построже. Еще по одной?
Дима знал, о чем говорит Николай Павлович, очень хорошо знал.
Отец его Лиды, Петр Ефимович, ведь тоже побывал там. Восемь лет тесть провел на строительстве Норильского металлургического комбината. И такие дела, что не по своему желанию. Вернулся, когда дочка уже в школе училась. После двадцатого съезда. Весь седой, половина зубов – железные, рука покалечена. Но при этом бодрый и даже жизнерадостный. Словно у него не забрали, ни за что ни про что, часть жизни… Диму очень хорошо принял, с удовольствием резался с ним в шахматишки. Всем интересуется: и театром современным, и музыкой, а литературой – так запойно. В складчину на две семьи покупали книги у перекупщиков на рынке. Детективчик этот у Димы в руках – так же приобретен. После прочтения всем семейством устраивали своеобразную лотерею, чтобы определить, где новый томик найдет свое законное пристанище.
Так что выдержал Петр Ефимыч и остался прежним советским человеком. Только когда при нем вели восторженные разговоры, у него появлялся этакий ироничный прищур…
Дима всегда думал – а он смог бы так? Не озлобиться, не закаменеть сердцем?
Верховников понял, что уже несколько раз читает один и тот же абзац. Он полез на верхнюю полку.
Глава так и осталась недочитанной. Наверху казалось, что вагон раскачивается гораздо сильнее; та‑да – та‑да, та‑да – та‑да: под стук колес и обстоятельный рассказ снабженца о перипетиях в его последней командировке Дима провалился в дрему.
Когда он проснулся, купе заливал малиновый свет. Дима свесил голову вниз.
Внизу на своем месте был только один пассажир… Будущий педагог Верховников не смог припомнить ни его имени‑отчества, ни фамилии – это, конечно, никуда не годилось. Как же он будет запоминать фамилии своих учеников: двадцать пять, тридцать фамилий за раз. Невероятно. Нужно будет найти какую‑нибудь методу… В общем, на своем месте остался только солидный пассажир, то есть – снабженец. Остальные куда‑то разбрелись.
Солидный пассажир уставился в окно, подпер тяжелый подбородок рукой. Водянистые глаза тонули в бездумной печали. За окном проплывало безбрежное открытое место – то ли поле, то ли степь – не разберешь; солнце светило в глаза, и на фоне пронзительного заката все на земле почернело и потеряло краски. Ясно видны были только телеграфные столбы: десятки столбов, сотни, и все как один – кривые.
[1] «…при коммунизме» – фраза из доклада Н. С. Хрущева на XXII съезде КПСС.
