Хромые боги

Зачастую мы слишком много ожидаем от поездок на курорт. Эти дни запланированного отдохновения от трудов земных, которые обычно так долго ожидаются, обязаны приносить нам лишь прекрасную погоду, гастрономические изыски и замечательные встречи. Именно таким получился первый день пребывания друзей в пансионате, и это сулило лондонцам, что и вся оставшаяся неделя пробежит в таком же счастливом аллюре. Но уже следующее утро доставило капитану Джону Ганнингу много огорчений. Впоследствии в своей памяти он часто возвращался к обстоятельствам этого весьма примечательного вторника, так изменившего его устоявшуюся жизнь.

Его приятель любил утренний сон, и Джон привык, что Уолтер обычно довольно поздно выползал из своей комнаты и окончательно просыпался только после чашечки крепкого кофе. Но в это утро он обнаружил, что Кельвин встал раньше его самого и занимался в своей комнате делами. Через приоткрытую дверь можно было увидеть, что сыщик, сидя у бюро, с озабоченным видом составляет на гербовой бумаге какой‑то весьма пространный документ.

На завтрак Уолтер не пошел. Не вдаваясь в детали, он объяснил это необходимостью разобрать обильную корреспонденцию и подготовить несколько деловых бумаг. Что ж, Ганнинг, вооружившись книгой и ножом для разрезания страниц, удалился в сад. В конце концов, у него тоже имеются дела, требующие внимания. Он уже давно обещал себе, что будет следить за современной литературой. Роман этого русского, как его… Достоевского (раздосадованный капитан справился с обложкой) сам себя не прочтет, а дамы предпочитают, чтобы джентльмены могли поддержать разговор о прекрасном, и бесед о политике и делах избегают.

Они с Кельвином сошлись вновь только за обедом. Но и здесь, в столовой, в царстве накрахмаленных скатертей и звонкого фаянса, задумчивое выражение не покинуло лица прославленного сыщика. Привыкший к жизнерадостности своего товарища, Ганнинг встревожился и несколько раз справился о его здоровье. Но друг, рассеянно поводив в воздухе столовым ножом, уверял, что чувствует себя хорошо.

В довершение всего, после немногословной трапезы Кельвин вдруг сообщил, что намерен прогуляться по берегу. Он упросил своего удивленного товарища, чтобы он позволил сделать ему это в одиночестве. Конечно, верный Ганнинг был обеспокоен этой просьбой и даже удручен. В голову ему пришла неприятная мысль, что может быть, они не так близки с Кельвином, как он это себе раньше представлял, или, может быть, он как‑то ненароком обидел его, привыкнув к постоянной жизнерадостности, юмору и легкости характера компаньона.

Джон начал копаться в событиях этого утра и предыдущего дня, что, в общем‑то, было ему несвойственно и что вызвало в его душе саднящее чувство неясного беспокойства.

Но затем ему пришла в голову спасительная мысль, что может быть, Кельвин просто решил посетить кафе на пристани, чтобы предаться своей слабости к сладкому. И сейчас он наслаждается каким‑нибудь десертом. Понятно, что товарищ желает сделать это без свидетелей. Что ж, хотя это и не пойдет на пользу талии и сердцу дорогого Уолтера, но может быть, поможет вернуть его в прежнее расположение духа.

Однако когда прошел час, а затем еще один, и когда с холмов на море начали наползать сумерки, а вдоль променада и на пристани зажглись теплые огоньки электрических лампочек, Ганнинг обеспокоился не на шутку, отбросил в сторону модную книжку и отправился на поиски товарища.

Пока капитан в отставке драгунского полка Ее Величества разыскивал мистера Кельвина, спеша и всматриваясь в каждый одинокий силуэт, за гостевым домом – в самой глубине пансионатского сада – происходил очень примечательный и необычайный разговор.

Возле раскидистого дерева, подле калитки, выходящей к холмам и к строящемуся особняку, стояли детектив Уолтер Кельвин и американский друг мистера Ллойда.

– Вы верно поняли, Кельвин: я здесь в Англии, в Суссексе, исключительно ради встречи с вами.

– Значит, вы, мистер Оскар, и в самом деле необычайно честны и говорите только правду, правду, и ничего кроме правды. Как перед судом присяжных.

– Об этом упоминал мистер Ллойд, это – мое свойство. Таким я создан. Но, несомненно, вы и сами, благодаря вашей особенности, знаете это. Мы не могли разминуться. Когда я пошел за вами от телеграфа по проселочной дороге, я полагал, что найду вас возле этого дуба. Я заметил, что вы любите общество старых деревьев.

– А я знал, что вы ищете меня. С самого утра, как проснулся, я был готов к тому, что сегодня произойдет что‑то важное.

– Что вы чувствуете, когда прикасаетесь к ним? – спросил молодой человек, кивнув на дуб.

Кельвин положил руку на шероховатую кору. В движении его плеч, рук, угадывалось желание обнять гиганта.

– Не знаю, поверите ли вы. Я вижу то, что видело это дерево. В разное время. Даже тогда, когда оно было высотой чуть больше двух футов. Правда, эти самые первые далекие видения – очень смутные. Но определенно чувствуются два соверена, зарытые в корнях одним пройдохой, как раз перед поездкой к констеблю. Они так и остались там до сих пор. Теперь, чтобы извлечь их, потребовалось бы полдюжины землекопов… Вижу продрогшего воина, проезжающего мимо, мечтающего о кружке грога и теплом ночлеге… Вижу, как неясная фигура в ночи вытирает под деревом кровь со своего кинжала… Вижу тайные свидания любовников.

– Интересно…

– Деревья хранят следы былого. Их неторопливые мысли смешиваются с далекими событиями, происходящими вокруг, переплетаются, становятся самой их сутью: корнями, морщинистой корой, ветвями. Помнят былое не только деревья. Память есть у мшистого камня, положенного в основании дома, у поворота проселочной дороги, у этого строящегося дома, смотрящего сейчас на нас пустыми оконными проемами.

– Вот как? – Американец повернул голову к холмам.

– Но это ничто по сравнению с тем, как фонтанируют вокруг себя воспоминаниями и мыслями люди. Хотя большая часть этих образов является выдумкой, иллюзией, мечтой. Не тем, что было на самом деле, а тем, чего человек ждал, на что надеялся или чего опасался… Должен сказать, что я не сразу узнал о своем таланте. Вернее, о том, что он является чем‑то уникальным. В детстве я думал, что все люди таковы. Все чувствуют глубокие движения чужой души, ее подлинные намерения. Я только не понимал, отчего же тогда в мире так много конфликтов, неверного толкования чужих слов, недоверия.

– Но затем вы поняли и стали пользоваться своим свойством.

– Да.

– Вы представляете опасность, мистер Кельвин.

– Но я принес этот огонь на служение людям. Практически даром. Я не ищу богатства, славы. Все, что мне нужно: это уют небольшой квартиры, омлет с беконом на завтрак, кресло у камина холодными вечерами, дружеское общество мистера Ганнинга… Я с опасением жду, когда он покончит со своей холостяцкой жизнью, мистер Оскар, а это, несомненно, скоро произойдет – он неравнодушен к прелестям хорошеньких женщин. И еще… – Детектив замялся. – Еще бокал хереса и немного хрустящих сладких корзиночек, начиненных взбитыми сливками. Это все, что мне нужно.

– Вы меняете мир, дорогой Уолтер, – печально сказал гость. – Сами этого не желая, не ведая, заставляете идти его по другому пути. В этом мире не должно быть волшебства.

– Волшебства?

– Магии. Вы не в своем мире. Здесь не место таким, как вы. Мне очень жаль.