Хромые боги

В довершение всего, после немногословной трапезы Кельвин вдруг сообщил, что намерен прогуляться по берегу. Он упросил своего удивленного товарища, чтобы он позволил сделать ему это в одиночестве. Конечно, верный Ганнинг был обеспокоен этой просьбой и даже удручен. В голову ему пришла неприятная мысль, что может быть они не так близки с Кельвином, как он это себе раньше представлял, или, может быть, он как‑то ненароком обидел его, привыкнув к постоянной жизнерадостности, юмору и легкости характера компаньона.

Джон начал копаться в событиях этого утра и предыдущего дня, что, в общем‑то, было ему несвойственно, и что вызвало в его душе саднящее чувство неясного беспокойства.

Но затем ему пришла в голову спасительная мысль, что может быть Кельвин просто решил посетить кафе на пристани, чтобы предаться своей слабости к сладкому. И сейчас он наслаждается каким‑нибудь десертом. Понятно, что товарищ желает сделать это без свидетелей. Что ж, хотя это и не пойдет на пользу талии и сердцу дорого Уолтера, но может быть поможет вернуть его в прежнее расположение духа.

Однако когда прошел час, а затем еще один, и когда с холмов на море начали наползать сумерки, а вдоль променада и на пристани зажглись теплые огоньки электрических лампочек, Ганнинг обеспокоился не на шутку, отбросил в сторону модную книжку и отправился на поиски товарища.

Пока капитан в отставке драгунского полка Ее Величества разыскивал мистера Кельвина, спеша и всматриваясь в каждый одинокий силуэт, за гостевым домом – в самой глубине пансионатского сада, происходил очень примечательный и необычайный разговор.

Возле раскидистого дерева, подле калитки, выходящей к холмам и к строящемуся особняку, стояли детектив Уолтер Кельвин и американский друг мистера Ллойда.

– Вы верно поняли, Кельвин: я здесь в Англии, в Суссексе исключительно ради встречи с вами.

– Значит, вы, мистер Оскар, и в самом деле необычайно честны и говорите только правду, правду, и ничего кроме правды. Как перед судом присяжных.

– Об этом упоминал мистер Ллойд, это – мое свойство. Таким я создан. Но несомненно, вы и сами, благодаря вашей особенности, знаете это. Мы не могли разминуться. Когда я пошел за вами от телеграфа по проселочной дороге, я полагал, что найду вас возле этого дуба. Я заметил, что вы любите общество старых деревьев.

– А я знал, что вы ищите меня. С самого утра, как проснулся, я был готов к тому, что сегодня произойдет что‑то важное.

– Что вы чувствуете, когда прикасаетесь к ним? – спросил молодой человек.

Кельвин положил руку на шероховатую кору. В движении его плеч, рук, угадывалось желание обнять гиганта.

– Не знаю, поверите ли вы. Я вижу то, что видело это дерево. В разное время. Даже тогда, когда оно было высотой чуть больше двух футов. Правда, эти самые первые далекие видения – очень смутные. Но определенно чувствуются два соверена, зарытые в корнях одним пройдохой, как раз перед поездкой к констеблю. Они так и остались там до сих пор. Теперь, чтобы извлечь их, потребовалось бы полдюжины землекопов… Вижу продрогшего воина, проезжающего мимо, мечтающего о кружке грога и теплом ночлеге… Вижу как, неясная фигура в ночи вытирает под деревом кровь со своего кинжала… Вижу тайные свидания любовников.

– Интересно…

– Деревья хранят следы былого. Их неторопливые мысли смешиваются с далекими событиями, происходящими вокруг, переплетаются, становятся самой их сутью: корнями, морщинистой корой, ветвями. Помнят былое не только деревья. Память есть у мшистого камня, положенного в основание дома, у поворота проселочной дороги, у этого строящегося дома, смотрящего сейчас на нас пустыми оконными проемами.

– Вот как? – американец повернул голову к холмам.

– Но это ничто по сравнению с тем, как фонтанируют вокруг себя воспоминаниями и мыслями люди. Хотя большая часть этих образов является выдумкой, иллюзией, мечтой. Не тем, что было на самом деле, а тем, чего человек ждал, на что надеялся, или чего опасался… Должен сказать, что я не сразу узнал о своем таланте. Вернее о том, что он является чем‑то уникальным. В детстве я думал, что все люди таковы. Все чувствуют глубокие движения чужой души, ее подлинные намерения. Я только не понимал, отчего же тогда в мире так много конфликтов, неверного толкования чужих слов, недоверия.

– Но затем вы поняли и стали пользоваться своим свойством.

– Да.

– Вы представляете опасность, мистер Кельвин.

– Но я принес этот огонь на служение людям. Практически даром. Я не ищу богатства, славы. Все что мне нужно: это уют небольшой квартиры, омлет с беконом на завтрак, кресло у камина холодными вечерами, дружеское общество мистера Ганнинга (я с опасением жду, когда он покончит со своей холостяцкой жизнью, мистер Оскар, а это, несомненно, скоро произойдет – он не равнодушен к прелестям хорошеньких женщин) и еще… – детектив замялся. – Еще бокал хереса и немного хрустящих сладких корзиночек, начиненных взбитыми сливками. Это все что мне нужно.

– Вы меняете мир, дорогой Уолтер, – печально сказал гость. – Сами этого не желая, не ведая, заставляете идти его по другому пути. В этом мире не должно быть волшебства.

– Волшебства?

– Магии. Вы не в своем мире. Здесь не место таким, как вы. Мне очень жаль.

Американец достал из внутреннего кармана прямоугольный футляр и с щелчком открыл его. В бархатном фиолетовом ложе лежал продолговатый предмет, тускло отсвечивающий металлом.

– Что это?

– Это… будет лучше, если вы прикроете глаза…

***

– Вы видели мистера Кельвина? Представляете, я уже битый час его ищу: и на набережной, и в кафе, – даже в свете поздних сумерек было видно, как сильно взволнован капитан Джон Ганнинг, как бледно его вытянутое лицо. – Его везде встречали, но никто…

– Его больше нет. Слишком поздно…

– Что! Что вы говорите!? Помилуйте, мистер Оскар. Что произошло!

Заграничный гость молча поднял руку, указывая куда‑то за гостевой дом.

Не помня себя, забыв о военной выправке, капитан Ганнинг поспешил по садовой тропинке. Уже через два шага он побежал сломя голову, самозабвенно, как умеют бегать только мальчишки. Американец печально посмотрел ему вслед, открыл калитку и вышел на улицу.

Ганнинг бежал по едва виднеющимся светлым плитам, всем сердцем предчувствуя непоправимую беду. За жасминовым, невероятно разросшимся кустом, он повернул и увидел своего товарища, тяжело опирающегося рукой на ствол дуба.

– Мой дорогой Уолтер! – воскликнул капитан, подбегая и хватая своего друга за плечо. Ему было трудно говорить, он задыхался после быстрого бега. – Вы живы! Что с вами?

– Моя рука на этом дереве и я больше ничего не чувствую, – горько произнес Уолтер Кельвин и повернул лицо к Ганнингу. – Только шероховатость коры. И ваше дружеское тепло, вашу добрую волну тоже не чувствую…