Хроники девятиконечной звезды. Фантастический роман о любви и спасении Мультивселенной
– Они… заберут чашу себе?
– Да, Юленька, да. Мне пришлось согласиться на это. Они в поисках этой чаши слишком давно и были непоколебимы. Но они дадут мне отпить из неё. И, думаю, мне удастся взять пробы воды и материи из чаши. Мои познания в химии очень сильно увеличились со времён знакомства с этим преприятным человеком…
Внезапно он сменил тему:
– Кстати, а зачем ты так изуверски наказала бедного Дурёхова?
– Он приставал ко мне. Он должен наконец понять, что он крепостной – всего лишь вещь, и мне не пара. К тому же он урод.
Индианов рассмеялся.
– Филипп Исаевич, конечно, не блещет интеллектом. Но он хотя бы ходит в общественную библиотеку. Один из немногих. Конечно, не из‑за интереса к книгам, вряд ли он понимает их смысл, но хотя бы из уважения и любви ко мне. Такие люди, как он, легко делают себе кумиров. Видимо, хочет стать моим соратником. Всё же зря ты его наказала, я ему как раз нашёл стоящее ему применение…
Юлю распирало. Ей не только не дали провести день с Андреем, но и ещё осуждают за поступки. Делают виноватой. Ничего себе. Жалко, что нельзя запустить в отца куклой Наполеона или Вашингтона.
– Ты можешь в любой момент освободить его с позорного места. Делай с ним всё что хочешь. Только не допускай его ко мне. Он злой, противный, скучный… Пусть благодарит Боженьку, что я не приказала его оскопить. Он счастливчик.
– Тихо, доча! Успокойся.
Он встал с кресла и обнял ее.
– Выпей лучше вина.
Когда Юля осушила стакан, Индианов спросил:
– Ты не изменила свое мнение насчёт брака и вечной жизни?
– Думаю, нет. Даже если ты воссоздашь чашу, я не буду из неё пить. Ты хочешь, чтобы я вышла замуж по расчёту! Такая вечная жизнь не по мне… Я быстро заскучаю, устану и погружусь в депрессию, я не могу развлекать себя вечными приключениями как ты… Я хочу прожить свою жизнь с любимым хоть в шалаше, ловить каждый миг и состариться вместе!
Она поздно поняла, что последнее было лишним. Отец насупился, похолодел. Его брови сдвинулись, рот скривился. Через несколько мгновений он произнес тоном, куда менее тёплым и отеческим, чем прежде:
– Если ты не хочешь сохранить свою красоту… Окей. Но запомни: через три дня ты должна быть утром здесь как шёлковая, а не развлекаться на сеновалах! Ты встретишь Федунтьева и его людей со всей душевной тёплотой, какую только можно представить. А теперь, my dear daughter, можешь идти.
*********************************************
Пот лил ручьями по лбу и заливал глаза, жутко щипало, а рубаха стала практически частью тела. От него, как и от всех несчастных обитателей кареты, несло зловониями. Но мучился Филька не из‑за этого. Он давно перестал замечать физические страдания. Его терзало ощущение неоднозначности происходящего и оценки своей роли в нём. В больной от недосыпа, стресса и раздумий голове метались воспоминания пятилетней давности – отступление французской армии с угнанными в плен крестьянами. Тогда была похожая ситуация: приходилось тащить тяжёлые тюки и толкать застревающие в снегу повозки, при этом вовсю получая кнутом.
Неделю назад в родную деревню Фильки – Евкакиевку – прибыли странные люди. Таких людей Филька отродясь не видывал. Большинство харей вроде русские, но суровые, безэмоциональные, не крестьянские и не барские. Были среди них косоглазые, басурмане и даже один арап. Чужаки были одеты в длинные зелёные рубахи и носили странные шапки с колпаком на макушке, козырьком над харей и красной звездой во лбу. Ни у кого крестов православных не было. «Нехристи, антихристы», – подумал Филька. Но больше всего Фильку поразило то, что гости прибыли на самодвижущихся повозках без лошадей!
Началось всё с того, что управляющий усадьбой, Модест Карлович, объявил о приезде в деревню старого друга барина, хана Самаркандского из Кокандского ханства Артемия Ибрагима Федун‑Али вместе со свитой, и велел провести торжественную встречу гостей. С тех пор пекарни вели очень активную деятельность. Всё должно было быть по высшему разряду. В день приезда на балконе двухэтажной барской усадьбы поставили праздничный стол, богато накрыв его хлебом, солью, вкусными яствами и графинами с водкой, вином и чачей. Посмотреть на загадочного басурманского барина собралась у ворот вся деревня. Бабы вынесли иконы и каравай. Пришёл поглазеть на хана и Филька со своим единственным другом – дядей Сашей.
Фильке очень сильно не хотелось посещать данное мероприятие, но неутихающие уговоры дяди Саши всё‑таки подействовали. Последние три дня он бессильно валялся на печи в своей затхлой избушке, оставшейся ему после смерти родителей. Сквозь дырявую крышу на его лицо падали капли холодного осеннего дождя. Раны на спине и заднице ещё не затянулись, хоть он их и смазывал постоянно спиртом. Барин Индианов распорядился отпустить его с позорного места и заявил перед всем честным народом, что Филька ни в чём не виноват. Он извинился перед крепостным за свою темпераментную дочку и отборно накормил щами. Так накормил, что Фильке даже не пришлось в следующие дни ловить деревенского петуха, что уже было большой удачей. Барин уверял Фильку в том, что он очень важный для деревни человек, которому он уже придумал предназначение. Вряд ли это правда, скорее всего барин просто испытывает к нему жалость, как к убогому.
Дядя Саша последние три дня пил не просыхая. Так его задели трёпка от Вахнова и наказание Фильки. А когда дядя Саша пил, это был уже совершенно другой человек: мудрость и рассудительность куда‑то пропадали, взамен им приходили разгильдяйство, наглость и глупые шутки. Он даже не стал помогать Фильке в починке крыши, хотя обещал.
В день приезда дядя Саша успел где‑то надраться самогона и что‑то напевал себе под нос, а когда они влились в толпу и он стал бойко со всеми здороваться и приставать к девкам, его также весело и аккуратно посылали куда подальше. Он всё время повторял Фильке: «Фильк, почему ты такой грустный? Улыбайся! Посмотри на себя, ты в самом расцвете сил. Жених! Иди вон, к девкам подойди – люб будешь, не укусят!». И смеялся дребезжащим смехом, подмигивая всем подряд. Фильке же было стыдно за старого вояку, опустившегося до сельского пьяницы и клоуна. Его друг как будто всё уже забыл. А ещё ему было стыдно за свою драную рубаху и старые лапти. Красного праздничного кафтана он не имел и все выходные и праздники ходил в обычной рабочей одежде. Он тревожно переступал с ноги на ногу, ссутулился и глядел опущенными глазами в землю, надеясь, что никто не обратит на него внимание. Но, увы и ах, косые взгляды и сальные шутки сыпались на него со всех сторон:
– Что, опять пришёл поглазеть на барыню? Прошлого раза твоей заднице не хватило?
– Снимай штаны!
– Мы тебе устроим сладкую жизнь!
А Вахнов, увидев Фильку, улыбнулся и сделал фирменный жест – провёл пальцем вдоль горла. «Думаю, на мельницу мне теперь ходить опасно», – грустно подумал Филька.
