Хроники девятиконечной звезды. Фантастический роман о любви и спасении Мультивселенной

Бразильцев одобрительно хмыкнул и улыбнулся. Басурмане в страхе с криками разбежались. Даже свое шмотьё и безделушки бросили на дороге. Колонна двинулась дальше. Митьков вновь объявил строгим безэмоциональным голосом:

– Дамы и господа! А сейчас вы увидите мавзолей Гур‑Эмир, в котором находится гробница великого эмира Тимура. Это и есть главная цель нашей экскурсии.

Филька увидел красивое двухэтажное кирпичное строение с огромным голубым куполом на крыше в центре и двумя круглыми башнями по бокам. Строение было похоже на мечеть. Филька вспомнил, что басурмане называют такие башни такой формы минаретами. Мавзолей Гур‑Эмир был покрыт множеством выемок вроде окон, но не прорубленных, и расписан узорами из слов на басурманском языке. В принципе, это строение сошло бы за дворец хана в представлениях Фильки, но слова Митькова явно опровергали версию о том, что они едут во дворец хана.

Колонна встала недалеко от мавзолея. Хан прокричал:

– Перекур! Егоров, Широков, ко мне!

Потом нагнулся к Индианову и произнёс:

– Пусть крестьяне перенесут оборудование в мавзолей и начинают, покажи им какую гробницу надо вскрывать.

Барин вышел из автомобиля и направился к грузовику, стоявшему за тем, в кузове которого сидел Филька. Он был одет в полосатую рубашку, жилетку и старые потёртые штаны. На голове у него была его любимая ковбойская шляпа, а на шее повязан платок. Его седины блестели на солнце, шрамы придавали лицу воинственности. Барин выглядел очень спокойным и уверенным в себе, почти величественным. Строгий, но справедливый отец крепостных. Филька посматривал на него, и его душа словно питалась уверенностью от барина.

Индианов приказал мужикам:

– Хлопцы, вылезайте, для вас есть работа.

Из грузовика раздался веселый голос:

– Дмитрий Иванович, а это войдёт в счет барщины?

– Да, Вахнов, каждому из вас по возвращению я налью сто грамм водки и выдам сто рублей.

Радостные мужики бодро вылезли из грузовика и начали выгружать деревянные ящики со странной надписью «Собственность Советского Союза». Филька хотел спросить у Бразильцева, что такое Советский Союз, но не решился, всё равно он получил бы ответ вроде «Матушка наша».

Барин, мужики с ящиками, и охранявшие их красноармейцы Егоров и Широков направились к входу в Гур‑Эмир. Внезапно, за ними побежал какой‑то странный человечек. Выглядел он как Миша, постаревший лет на сорок – плешивая голова, чёрная неухоженная борода и бешеные глаза. То, что он выкрикивал, подтверждало, что он юродивый.

– Необходимо достать данные из регистра сведений Гур‑Эмир и поставить точку останова перед тем, как провести переменную света… Переменную света… Переменную света…

Глаза у Индианова чуть блеснули. Он небрежно осведомился:

– Артём Ибрагимович, кто это?

– А, не пугайтесь, это профессор Иван Борисович Белкин. Он… немного из другого места, даже более продвинутого, чем моя Родина. Когда‑то он изобрёл новый язык программирования, его разработки были признаны опасными для народа, и его сослали в Сибирь. А мы его вытащили. Но, к несчастью, в Сибири у него поехала крыша, и теперь он разговаривает, используя слова из своего языка. А ещё отказывается мыться и переодеваться. Пускай идёт с вами. Он умнее, чем кажется.

– Язык… чего?

Хан вздохнул, как будто он сам с трудом понимал, и отмахнулся:

– Ах, неважно.

Ханский юродивый присоединился к процессии с ящиками, оглядывая своими бешеным взглядом барина и остальных.

Когда отец крепостных скрылся из виду в мавзолее, уверенность из Фильки словно высосал один из комаров, кусавших его. Жара была жуткая. Хотелось обратно в деревню, искупаться в речке, покушать щей, выпить водки. Филька тряхнул головой, пытаясь уйти от навязчивых мыслей. Как назло, в голову теперь полезли мысли о смысле пребывания его в Самарканде. Ведь барин не просто так привёз их сюда. Как бы ни было, вечно наслаждаться красотами города он не мог, и общение с товарищами по несчастью начинало надоедать, так что Филька мрачно качался на скамейке и сопел от напряжения, уже не пытаясь скрыть дрожь в руках и не обращая внимания на косые взгляды.

Хан прошёл мимо, покуривая сигарету. При дневном свете Филька смог его лучше рассмотреть. Он был похож на жителей здешних мест – чёрные волосы, смуглый цвет лица, чёрные усы, загнутые снизу. Но, в отличие от маленьких худеньких басурман, он не был косоглазым, обладал высоким ростом и богатырским телосложением, а его глаза были ярко‑голубого цвета.

– Начнётся война, говорите? Да она уже идёт, старые дураки!

Это послышалось с лужайки около входа в мавзолей, где трое басурманских стариков окружили одного из людей хана. Это был тощий блондин с горбинкой на носу, ехавший в одном автомобиле с ханом и барином. Старики кричали что‑то на басурманском наречии и отчаянно жестикулировали. Тощий же тыкал в них автоматом.

– Назад, дураки! Расстреляю!

Митьков весело перемолвился словами с остальным красноармейцами на каком‑то неизвестном наречии (Филька различил только слово «Идиот») и произнёс по‑русски:

– Вот уж достанется любимчику полкана от Артёмки. Долго отмаливать потом будет.

Хан, тем временем, с криком: «Боря, убери автомат!», подбежал к старикам и стал извиняться на басурманском наречии за нерадивого Бориса. Неизвестно, что он им сказал, но старики успокоились и разошлись. Хан схватил тощего за локоть и повёл его к входу в мавзолей. Они долго ругались. Тощий дико оправдывался. Филька рассмотрел, что на его шее светился то ли некий шрам, то ли чёрная родинка. В конце концов, хан взял и отвесил Борису подзатыльник.

Митьков чуть не упал со скамейки от смеха. Красноармейцы забыли о крестьянах и, с интересом, смотрели, как хан отчитывает своего помощника. Филька посмотрел на дядю Сашу. Рядом с ним лежал брошенный автомат Митькова, а сам Митьков, казалось, совершенно забыл про него. Филя поймал взгляд дяди Саши, перевёл взгляд на автомат, потом обратно на дядю Сашу. Тот понял его и кивнул. Филя с мольбой смотрел на него, но дядя Саша неожиданно покачал головой и едва слышно шепнул:

– Тогда нас всех убьют.

Филька с изумлением глянул на него. В нём, на удивление, начало расти раздражение.

– Ты же солдат.… Давай рискнём, – произнес он еле слышно.

Однако эти слова были произнесены несколько громче, чем казалось.

– Так‑с.… А ну заткнул пасть, солдат, блин, твою мать!

Митьков схватил автомат и двинул Фильке прикладом по ребрам.

– Слушай сюда, карапуз рыжий. Думаешь, я смешной? Думаешь, я симпатичный? Думаешь, я клёвый и модный? ААААА!?