Измена. Горячий лед

Когда мы с Мишей впервые встретились после десяти лет разлуки, он уже был владельцем собственного жилья. Широким жестом брат пригласил меня, первокурсницу мехмата, пожить здесь на время учёбы. После душной атмосферы маминой двушки обитание в четырёхкомнатных хоромах с высоченными потолками под боком у панкующего брата‑анархиста казалась мне олицетворением свободы. Я так боялась, что вот‑вот Миша прозреет, поймёт какая я на самом деле, и выгонит назад к маме! Весь первый месяц тут всё свободное время я пыталась доказывать свою полезность – отдраила старый фаянсовый унитаз, чугунную ванну, вычистила пригоревшие сковородки и отбитые чашки, перестирала вытертые парчовые чехлы для мебели и посеревший от времени тюль, едва не свалившись с пирамиды из стульев при этом. Я стирала в старом бабушкином «полуавтомате» и Мишины вещи тоже, пока он однажды не обнаружил это и не возмутился.

– Ты моя сестра, а не служанка какая‑то. Я и сам свои носкаинчики постирать могу. Или Лелька вон. – Его тогдашнюю девушку звали Оля и она часто оставалась ночевать.

Привычно протираю пол влажной тряпкой. Прохожусь полиролью по всем поверхностям, где собралась пыль. Я бываю тут раз в две недели: поливаю одинокий Мишин фикус и проверяю, не потекли ли где трубы.

Рассохшийся паркет жалобно скрипит под ногами, когда я вношу свои вещи в бабушкину комнату. Старый шифоньер вишнёвого дерева взвизгивает петлями, словно недовольный тем, что я вдруг снова вздумала поселиться здесь. Раньше на плечиках висели бабушкины платья и строгие костюмы из тонкой шерсти. Я хотела оставить себе её театральное пальто из мягкого драпа цвета пепельной розы, но бабушка была выше и шире меня, так что пальто повисло на мне, как на нелепом манекене. Её сумочки и украшения сразу после похорон выгребла папина жена, так что я могла только по фото восхищаться вышитыми ридикюлями, гобеленовыми клатчами и брошками в виде цветов.

Бабушка была знаменитой модницей! Дед всегда баловал её, привозил красивые вещи из заграничных поездок, заказывал в комиссионках, а потом, после падения железного занавеса, они уже вместе путешествовали по Европе и тратили суточные в бутиках.

Потом я перебираюсь в спальню деда.

– Ты подумала, как Боря отреагирует на ещё одну смену обстановки?! – спрашивал меня Андрей, пока я складывала вещи сына, пытаясь понять, без чего он не сможет обойтись на непривычном для него месте.

Обязательно нужно взять одеяло с рисунками из «Звёздных войн». Его подушку‑обнимашку. Ночник в виде Звезды смерти. Пижаму с малышом Йодой. Тапочки, тяжеленную энциклопедию по вселенной Лукаса, коллекцию игрушек со смешными большими головами, которую нужно разложить на прикроватной тумбочке в строгом порядке.

Я застилаю дедушкину кровать мягкой простыней с космическими мотивами, расправляя её так, чтобы не осталось ни одной морщинки. Слегка пшикаю в воздух лавандовым спреем, в надежде, что Боря почует знакомый аромат и будет испытывать меньше стресса.

Включаю холодильник и выбираюсь в ближайший магазин за обязательным набором продуктов. Я знаю его наизусть. Четверная упаковка клубничного йогурта. Пятипроцентный творог. Нежирная сметана. Бородинский хлеб. Сосиски «молочные». Куриная грудка. Твёрдый сыр. Яблоки. Огурцы. Стебли сельдерея.

Это все продукты, которые ест мой сын. Изо дня в день. Вот уже шесть лет из своих восьми.

Взяв ключи, спускаюсь. Сюда ещё не добралась реновация и в дальнем углу заросшего дубами, берёзами и елями двора стоят гаражи с навесными замками. Мишин – крайний справа, когда‑то зелёный, а теперь, скорее, ржаво‑бурый. Отперев дверь, я завожу с пульта его машину. Её я тоже приезжаю проверять два раза в месяц летом и раз в неделю – зимой.

– Давай, скажи родителям, что ты от меня ушла. И не забудь объяснить, почему! – Подначивал Андрей, когда я упаковывала в несессер свою косметику и духи. – Отец же как раз недавно пришёл в себя от инфаркта! И маму тоже обрадуй! Ей ведь не помешает новая тревога после ухода за папой.

Еду на Ходынку, прикидывая, как помягче сообщить свёкрам о том, что мы с Борей переедем к моему брату. И они точно спросят о причине! Известие о связи Андрея с Женей разобьёт их сердца.

– Машенька! – Когда Ольга Дмитриевна открывает дверь, я понимаю, что чудесный запах домашнего пирога исходит именно отсюда. – Вчера в магазин спускалась за хлебом, а там женщина с рук дачную вишню продавала! Я сразу о тебе подумала! А почему Андрюша сам за Борей не приехал? Он прилетел со своей конференции?

 

Глава 5

 

Сын воспринял временный переезд в новую квартиру на удивление спокойно. Может быть потому, что мы уже бывали с ним здесь вдвоём, плюс, приходили к брату, когда он приезжал в перерывах между экспедициями.

Сидим на кухне. Её да ванную с туалетом Миша переоборудовал лет пять назад, устав от попыток воткнуть современную технику в планировку пятидесятилетнего дома.

Боря ест отварную куриную грудку с нарезанным дольками огурцом и большой ломоть хлеба. На мою попытку подложить ложечку картофельного пюре он привычно отрезает «нет».

Хорошо. Я просто попыталась. Пью чай с вишнёвым пирогом, к которому сын тоже абсолютно равнодушен. Свекровь упаковала мне его с собой, сетуя на сына.

– Машенька, ну а вдруг это всё временно? Побесится, да бросит её?! Ну ты посмотри, какова змея! Пригрели мы её на груди! – Волнуется Ольга Дмитриевна. Не в силах удержать в покое руки, она то принимается складывать по‑разному кухонное полотенце, то двигает чашку на столе.

Я воспользовалась тем, что свёкор в зале, смотрит с внуком в миллионный раз «Легенду номер семнадцать» и, вцепившись в её пальцы, требую сохранять всё в тайне от Бориса‑старшего.

– Ольга Дмитриевна, пожалуйста, вы лучше меня понимаете, как это для него опасно!

Мама Андрея похлопывает меня по ладони, потом смахивает слезу и качает головой.

– Господи, в кого он такой вырос? Мы же с Борей душа в душу почти сорок лет! Это она, это Евгения! Змея подколодная! Ты уверена, дочка? Уверена в своём решении? Нет, не будем Боре ничего говорить. Скажу, что мальчику оттуда ближе в школу, хорошо? А там, глядишь, и Андрей одумается, вот увидишь, ещё прибежит к тебе!

Вишнёвый пирог – это моё лекарство. Кисло‑сладкая начинка смешивается на языке с тающим воздушным тестом и взрывается во рту сладко‑горькими воспоминаниями.

Пятнадцатилетняя я сижу в той же самой кухне у Ольги Дмитриевны и стесняюсь своих нескладных рук и ног, которые невозможно никуда деть. Мне подают треугольник пирога на тарелке. Я отделяю кусочек вилкой, кладу в рот и замираю. Потом, напугав саму себя, вдруг начинаю рыдать, а Ольга Дмитриевна прижимает мою голову к своей груди, гладит по волосам и приговаривает: «Ну что ты, что ты, что ты!»

А сейчас глаза все так же сухи.

– Что будешь делать? – спрашиваю у сына, когда он, доев ужин, вытирает рот салфеткой.

– Хоккей смотреть.

– Так сейчас же не сезон?

– Повтор включу.