Йарахонг. Город тысячи храмов
Они проходили под кроной раскидистой оливы, когда на земле, около ее ствола, что‑то сверкнуло. Линкей наклонился к дереву. У самых корней лежал короткий, с женскую ладонь, клинок, сделанный из стекла или хрусталя. Поверхность из множества острых граней так ловила и преломляла случайно попавший на него лучик света, что клинок будто светился изнутри.
– Занятная вещица, – пробормотал Линкей себе под нос, – любопытно, кто её мог здесь обронить.
Он осторожно поднял клинок кончиками пальцев. Оружием он явно быть не мог – стекло слишком хрупкий материал. Какой‑то символ, талисман? Дорогая безделушка? Кто‑то, верно, потерял её, а теперь ищет по всему городу, как Линкей непутевого племянника. Ему вдруг стало тоскливо. Захотелось всё бросить и отнести безделушку в храм. В какой? Станет ясно по дороге. Он был уверен, что не спутает его ни с одним другим.
– Арам, план меняется, – хрипло проговорил Линкей, – идем туда.
– Но как же Юржин? – возразил Арам и осёкся, внимательно глядя хозяину в лицо. – Можно мне тоже посмотреть на это?
Линкей нехотя протянул ему ладонь с клинком и почти тут же отдернул, но сильная рука уже вырвала вещицу из пальцев.
– Это дурная штука, господин. Её надо оставить здесь.
Линкей потряс головой. Рассудок прояснялся. Как он вообще мог помыслить о том, чтобы оставить поиски?
– Арам, брось это. Сейчас же!
Громила тряхнул рукой, будто так и хотел поступить, но кинжал остался в кулаке. Лицо Арама переменилось, глаза остекленели. Он пошатнулся и прижал клинок к груди.
– Он хочет домой. Он так хочет домой. Я отнесу его и вернусь. Я быстро.
– Сейчас же брось эту пакость! Его нельзя держать в руках!
Линкей бросился к нему, чтобы выдрать злосчастную стекляшку. Арам отшатнулся и с коротким замахом ударил хозяина в лицо. Тот упал.
– Домой. Он так хочет домой.
Глаза Арама заволокло слезой, он развернулся и быстро зашагал прочь.
* * *
Ветер рвал дым в клочья и сносил в сторону, но клубы упрямо валили вверх, перекрывая звезды. Игнасий бежал домой. Знакомыми улицами, быстрее, быстрее.
Он ждал дурного, но действительность оказалась хуже. Он думал, что готов к чему угодно, но всё равно на миг остолбенел, сердце пропустило удар. Как Всебесцветный Яэ… как боги допустили такое в благословенном Йарахонге! Как будто спустя восемьдесят лет мира и спокойствия ожили страшные истории про Последнюю войну, которые Игнасий, обмирая от ужаса, в детстве читал в книгах. Разрушения потрясали.
Взрыв вырвал из здания кусок. Стена над разломом треснула и накренилась, готовясь вот‑вот упасть. Обнажившиеся брусья перекрытия тошнотворно походили на рёбра в развороченной грудине. Внутри болезненным сердцем алело пламя. Кто‑то выл, протяжно, монотонно, на одной ноте. Рассудок бесстрастно отмечал на мостовой обломки стены, брызги стеклянных осколков. Значит, взрыв произошёл внутри. Это означало, что…
Из ступора Игнасия вырвал крик.
– Эй! Не стой столбом! Мне одной его не вытащить. Дальняя лестница держится, беги там.
Из верхнего окна, чуть правее разлома, по пояс высунулась Утара. Над ее измазанным копотью лицом светилось облако спутанных волос.
– Да скорее же!
Игнасий стряхнул оцепенение и метнулся мимо разрушенной стены через задний двор к узкой кухонной лестнице. Дверь, ведущую к ней, оставили полуоткрытой. Внутри было непроглядно темно и дымно. Пахло гарью, обожженной древесиной и еще чем‑то удушливо вонючим. Он как мог прикрыл нос и рот рукавом и побежал вверх по ступеням. Споткнулся, чуть не упал, больно ударился локтем, и так, с разбегу, ворвался в рабочий кабинет отца Далассина.
Здесь было чуть светлей. Паркет под ногами стонал и прогибался. У наружной стены, ближе к окнам, в полу зияла дыра, сквозь нее струйкой сочился дым. Нескончаемый вой вворачивался в уши. Далассин полулежал в глубоком кресле, бессильно свесив голову на грудь. Утара склонилась над ним, пытаясь растормошить, заставить двигаться.
– Никак не приходит в себя. Придется нести. Ты бери подмышками, я за колени.
Вот еще. Он справится и сам. При всем уважении к отцу‑настоятелю, тяжелым он быть никак не мог. Он никогда не был крепким и мускулистым, а в последнее время и вовсе исхудал. Да и на лестнице вдвоем будет не развернуться. Игнасий молча отстранил её, наклонился, просунул руки между костлявой спиной и обивкой кресла. Выпрямился с усилием. Охнул, пошатнулся. Старик оказался неожиданно тяжелее, чем он ожидал. Седая голова запрокинулась назад, глаза чуть приоткрылись, показав узкие полоски белков.
Утара поглядела Игнасию в лицо и кивнула.
– Поторопись.
Ступни припекало, пол трещал. Игнасий в несколько неровных шагов достиг лестницы. Стараясь дышать неглубоко, он нырнул в густую дымную тьму и всё равно закашлялся. Ступени убегали из‑под ног. Он дважды терял равновесие и чуть не покатился вместе со своей ношей, но непонятно как оказавшаяся рядом Утара подставляла плечо.
Они вывалились наружу единым неразрывным комком. Из глаз и носа текло, лёгкие разрывал кашель. Игнасий протащил Далассина еще несколько шагов и положил прямо на землю. Тот закашлялся, застонал. Сел, опираясь на дрожащие руки. Утара опустилась рядом на колени, придержала его за плечи.
– Отец.
Старик попытался встать, ноги его не держали.
– Я должен идти. Я вернусь. Пусти меня!
– Отец.
– Нет сил. Глифа, помоги встать. Я смогу!
– Отец, я…
– Где Эоннаф? Позовите его!
– Отец, Эоннаф умер. Давно. Много лет назад.
Старик сгорбился и заплакал, укрыв лицо в ладонях. Его плечи тряслись. Самый верный последователь Яэ‑Истины, которого когда‑то называли его живым воплощением, утратил рассудок. Не то что не разделял правду и ложь, а даже не понимал, что происходит и какой сейчас год, путал лица мертвых и живых. Как такое вообще могло случиться? Зачем Всебесцветный позволил этому произойти? У него свой замысел, недоступный смертным? Или… или он ошибся? Если боги способны ошибаться.
К ним подбежал Фегг, его рукава почернели, лицо заливала кровь.
– В сторону! Сейчас всё рухнет.
