Как бы…Роман в новеллах

Однажды, когда Зоя вышла из дома, чтобы идти в магазин, её догнала по дороге исхудавшая, почерневшая от горя, в тёмных суконных одеждах, в платке по брови, Анна Серафимовна, взяла за руку и повлекла, ничего не говоря. Они шли мимо брызгающих серебряными отсветами листьев величественных тополей, мимо грунтовой, умащенной тьмами загорелых человеческих ног, дороги, которая пронзала небо там, где кипело далеко‑далеко море, но они повернули в другую сторону, туда, где сверкали многими огнями церковные купола. Подошли к храму. Анна Серафимовна ввела Зою под церковные своды, подвела к иконам, заговорила о Боге. Излила душу. Всё рассказала, что хотела. По глазам девушки видела, та её понимает. Зое не показалось ничего странного в рассказе, она знала, бабушка Аня ходит в церковь, верит в Бога, но ещё и потому не удивилась, что слушала сердцем, и сердцем всё поняла, что желала донести до неё мать Макария Кочергина – и про сестру, и про её сына, и про Господа. Мой Макарушка крещёный, и если даст им Господь ещё детей, то честное слово, уж они точно будут крещены, всё сделаю для этого. И скажу тебе, Зоечка, может, ты когда‑нибудь вспомнишь мои слова, человеку в этой жизни надо быть в Господе, надо отречься от дьявола, принять Святое Крещение, иначе трудно будет жить, очень трудно, ведь на этой земле дьявол повсюду, повсюду… Помни, Зоечка. Когда‑то выйдешь замуж, свои дети будут, вспомни мои слова, не оставь ни себя, ни детей без помощи Божией…

Много ещё чего говорила Анна Серафимовна Зое…

Слушая бабушку Аню, Зоя вспоминала своих родителей, которые с ней о Боге речей не вели. И лишь однажды мать рассказала по секрету об отце, что тот в детстве желал посвятить жизнь религии, и в ранней юности даже носил тайком от родителей вериги. Но революционный дух по приезде в П. начисто вышиб из него божественное. Так сказала Зое её мать. Зоя была далека от религиозных настроений, но вот тогда, в церкви, куда привела за руку Анна Серафимовна, вместе с речами старушки что‑то коснулось её сердца.

На занятия в мединститут Зоя вернулась с трёхнедельным опозданием, посвятила дни и ночи учёбе, быстро освоила пропущенные материалы и лекции. Начальство было в курсе постигшей её трагедии, и с учётом её блестящих результатов лучшей студентке института пошли навстречу. Подруги выражали сочувствие. Она собрала всю волю, чтобы не раскисать. Из дома приходили от родителей письма, полные печали из‑за гибели внука. Родители волновались за Зою, как бы не подорвалось здоровье после пережитых потрясений во время пребывания в доме старшей сестры. Все новости они узнавали от Зои. Зина и раньше редко писала родителям, а сейчас будто забыла об их существовании.

Однажды поздним вечером Зою оторвали от чтения учебных текстов: курносенькая, пухлая Леночка Авкушина, всегда в кого‑то влюблённая и каждый раз попадавшая впросак из‑за излишней доверчивости, сейчас стояла перед Зоей с прижатой к груди рукой. Её и без того вечно удивлённые глаза ещё больше удивлялись тому, что желала она сообщить.

– А ты знаешь, там же Петя, Пе‑тя! – сказала она для большей ясности таким нарочито страшным, даже грубым голосом, будто речь шла о чём‑то диком и ужасном.

Леночка всей душой была привязана к Зое, считала её главным для себя авторитетом, во всём с ней советовалась, рассказывала ей свои сердечные тайны и обязательно при этом плакала. Без слёз говорить о своих приключениях она не умела, потому что слишком часто её кто‑то обманывал, и она вновь оставалась одна. Жизнь Зои, а тем более то обстоятельство, что у Зои был постоянный жених, и они по‑настоящему всерьёз любят друг друга, о, как всё это восхищало, казалась Леночке идеалом, которому она всей душой стремилась подражать. Поэтому разрыв подруги с Петей она восприняла почти как собственную трагедию и даже плакала, когда утешала Зою.

Добившись от Леночки, в чём суть дела, и узнав, что за дверью стоит Петя, Зоя подхватилась, глянула в зеркальце, пошла под взглядами подруг к гостю.

Высокий, статный, он знал себе цену. И сейчас выглядел эффектно: в дорогом светлом костюме, с развёрнутыми плечами. Одну руку он держал в кармане широченных, по моде, брюк, другой рукой подкручивал пышные светлые усы. Он нервничал.

Когда Леночка Авдюшина, узнав причину его появления, закрыла перед ним дверь и убежала к Зое докладывать о Пете, он отступил вниз по ступеням каменной лестницы, застыл с внезапным замешательством и сомнениями, а надо ли, а зачем он здесь, не ошибается ли. Он застыл в тени между этажами на широкой площадке под огромным тёмным окном, за которым сквозь мутные стёкла расплывался свет дворового фонаря. Он чувствовал, что боится предстоящего разговора, досадовал на себя за трусость, но не мог не признать, да, он боится решающего разговора, боится того, что Зоя будет обличать его, совесть была неспокойна. Зоя, с накинутым на плечи материнским шерстяным платком, подошла в полумраке к знакомой фигуре.

Он заговорил, осипший голос выдал его волнение. Он не желал напоминаний, что они в ссоре, и манерой разговора пытался сходу наладить непринуждённость общения. Его выразительные, породистые губы нервически подрагивали.

– Узнал, что Андрюша погиб. Я ведь его помню. Мы с тобой его нянчили. Помню я его. Соболезную. Извини. Если бы знал, то раньше пришёл.

Он был рад поводу помириться, и теперь желал быстрее всё уладить, без выяснения отношений. Говорил с наигранной, и вместе с тем, нервной доброжелательностью, и его эта нервность выдавала в нём боязнь подвоха от Зои, какого именно, он не мог понять, а точнее, не желал знать, что больше всего опасается окончательного разрыва их отношений.

Вместе с тем в его голосе звучало действительно искреннее сочувствие. В его глазах была неподдельная тревога, и тут он не играл. Он любил Зою, и страшно соскучился по ней, и теперь сам удивлялся себе, как сумел выдержать столько времени холода и неизвестности между ними.

Скрипнула массивная дверь в общий коридор женской половины, на них смотрели, под чей‑то шёпот дверь закрыли.

Зоя глядела под ноги, с затаённым щемящим чувством грусти посмотрела строго, внимательно в глаза тому, кого так любила, и всё, потом на протяжении всей встречи старалась больше не смотреть на него. Она испытывала противоречивые чувства, вместе с радостью в её душе глухо стенало, или нет, даже рыдало, страшное, страшное разочарование, и вот именно это разочарование больше всего пугало её. Она не желала себе признаться, но уже понимала нечто ужасное, как это пронзительно поняла в тот день во время сцены глумления Пети над любителем вязания, вот тогда и теперь она понимала и не хотела понимать, но понимала, да, да, да, Петя не тот человек, на которого она может рассчитывать в жизни. Она увидела в нём то, что обычно не замечала, а теперь это ненужное, неприятное в Пете стояло перед её глазами с такой ясностью, что приводило её в состояние окаменелости. За прошедшие месяцы не захотел узнать о ней, наплевал на неё. Как жить с таким в супружестве, от него можно ждать предательства, думала она. И снова горело в памяти, снова жгло душу воспоминание, как он, самый для неё дорогой человек, самый лучший, самый любимый, матерился ей в лицо…

Тем не менее они не расставались до утра. Ночной город отзывался на их шаги шорохами, будто сны спящих в домах людей оживали и сопровождали медленное шествие этой пары. Ещё недавно они с полным правом считали себя влюблёнными и верили в своё совместное успешное будущее и счастливый союз до конца жизни. И если не знать о случившемся между ними, со стороны казалось, мир снова радостно и безмятежно существует только для них двоих, как ещё недавно, когда бродили по переулкам, взявшись за руки.