Канонарх
Выйдя на улицу и вдохнув теплого весеннего воздуха, Фёдор Романыч присел на завалинку и закурив самокрутку, начал разговор:
– Значит решил? Завтра уже уходишь?
– Да, батя. Пора мне. Тяжело мне с вами расставаться, но надо. Понимаешь ли ты меня? – Пётр повернулся к отцу, ища его одобрительного взгляда.
– И понимаю, и нет. Тяжко без тебя будет, но да что тут галдеть. Решил, значит иди до конца.
Сын прислонился, толкая плечом в плечо отца и ободрительно сказал:
– Батя, Бог даст, ещё свидимся мы на этом свете. Буду молиться за род наш.
– Сынок, вот что скажу тебе. Ты уж коли решил, так до конца иди, слышишь, до конца, чтобы не случилось. Как бы там жизнь не повернулась, а своему убеждению не изменяй. Богу не изменяй, не предавай. Хоть бы и смерть угрожала, ты уж её видел и не раз. Не бойся ничего. Знаю я, что служба Богу самая тяжелая, но и самая любезная для души. Молиться завсегда трудно и многим непосильно. Тебя Господь призвал, вот и будь верен до конца.
Не ожидал старший сын таких слов и наставлений от родного отца. Удивляясь услышанному, обнял он кучерявую, седую голову Фёдора Романовича и прошептал:
– Спасибо, отец.
– Довезу тебя до Мучкапа, а дальше сам. Лошадь, вон, Палычь одолжил, – пробубнил отец, и они вошли в дом.
Долго ещё они сидели, беседуя обо всём на свете, будто и не было Петра дома все эти дни. Марья Ильинична, скорбно, но в то же время ласково смотрела на первенца своего и вздыхала. Запоминала его глаза, брови, морщинки в уголках глаз, чудно закрученные усы, переходящие на впалых щеках в густую бороду. «А вдруг и не увижу больше никогда, – думала мать, – Вдруг приберёт меня Господь. Ох, да не дай Бог, с Петенькой что случится в дороге! Гоооо‑спо‑ди, спаси и сохрани его!» Она истово крестилась и, не давая сыну повода подумать что‑то дурное, натянуто улыбнулась.
– Петенька, ты уж там береги себя в дороге‑то. Как будешь на месте, письмецо отпиши, – заботливо проговорила Марья Ильинична и, встав со стула, стала нервно поправлять воротник его рубахи.
Когда все улеглись, Пётр достал своё Евангелие и начал читать там, где открылось, главу от Марка: «Аще кто хощет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой и по Мне грядет.» Петра словно окатили холодной водой. Он и раньше читал эти строки, но так как сейчас, на него они не действовали. Он встрепенулся, открыл глаза шире и будто понял что‑то ещё.
– Господи, даже сейчас Ты напоминаешь, чтобы я не обернулся вспять. Благодарю Тя, Боже мой! – Пётр закрыл глаза и ещё несколько минут шептал благодарственные глаголы.
Его покинули сомнения в правильности выбора. Во что бы то ни стало, он не отступит от задуманного. Долго ещё горела лампадка перед старыми образами и возносилась молитва будущего монаха. Спал Пётр совсем немного, лишь пару часов, и уже на рассвете начал собираться в дальний путь. Проснулся Фёдор Романович, чтобы, как обещал, сходить за лошадью и подвезти сына до уезда. Собирались молча. В доме повисла грустная тяжесть расставания. Пётр оглядел родные стены, образа, большой стол за которым они часто собирались всей семьёй. Знакомую с детства печку, правда изменившую свой вид за долгие годы. На мгновенье он вспомнил, как ещё подростком помогал отцу перебрать, расширить и поставить новую печь. Мамины чугунки, ухваты, незатейливая посуда. Он перекрестился, перекрестил спящих братьев, сестёр, всех кто был в доме и вышел на улицу. Рассвет радовал душу, яркое солнце вставало и лучи освещали привычный сельский пейзаж. Вот подъехал и отец на телеге, но сзади Петра заскрипела дверь и выбежала Марья Ильинична.
Конец ознакомительного фрагмента
