Канонарх

Однажды с Петром, когда ему было лет десять, произошёл такой случай. Погнали они с братьями пасти огромное стадо овец на луга. Когда пасли овец далеко от дома, то там, на открытом воздухе, и ночевали. Так и в тот раз, заснули. Стадо спокойно почивает и собаки спят. Вдруг, кто‑то толкает Петра в бок и шепчет: «Петя, вставай, волки! Петя, волки!» А Пётр с братьями спят без задних ног. Тогда уже более строгий голос будильщика, в приказном тоне громко сказал: «Пётр, поднимись и разбуди собак, волки идут!» Мальчишка открыл глаза. Ничего не понимает, толи сон толи явь, но ведь кто‑то же будил его и чувствуются ещё эти толчки в боку. Вскочил Петя, разбудил собак, затем братьев и давай стадо объезжать и громко кричать, чтобы отпугнуть стаю голодных волков. И увидел он вдалеке человеческий силуэт, который постепенно поднимался на небо и исчезал в лунном свете. Волков отогнали и спаслись этаким Божественным чудом. Так и говорил он потом всем, что спас их от верной смерти Иисус: «Христос, – говорит, – приходил! Точно говорю! Видел я Его, как поднимается на небо от того места!» С тех пор, юный пастух стал захаживать в Церковь. Стал Богу молиться, и зародилась в нём мысль посвятить себя на служение Ему. Тогда же и дал Петя обет Богу, чтобы в свое время уйти ему из мира и принять ангельский чин, монашество. Пока был юн да молод, веровал, молился, в дом Божий ходил, а как подрос, так и забывать стал спасение Господне. В храме стал реже бывать. Дело молодое, женихаться, да морды бить, водку пить, да гармошку слушать. Но всему в жизни приходит конец.

 

Война

Пришла пора, и призвали Петра в армию, по случаю начала Отечественной войны. Служил он в сухопутных войсках, воевал храбро и мужественно, да и случай на фронте напомнил ему о данном Богу обещании.

Война, сама по себе это шок, стресс и горе. Человек может сойти с ума, струсить, или наоборот переломиться в другую сторону и, не боясь смерти, героически сражаться за Родину. Пётр смерти не боялся, но в первом бою понял, насколько близка она костлявая. Был человек, и нет. Рядом бежали солдаты, мужики с которыми вместе вшей кормили в окопах да баланду ели, а тут пуля дура сразила. Хорошо если сразу наповал, а то ведь взрывом снаряда отрывало ноги и руки. Валяется такой бедолага без ноги или руки, кровь брызжет во все стороны и орёт он так, что волосы на голове шевелятся. Бегут бойцы. Огонь шквальный, пули свистят, крики, взрывы. Можно умом тронуться. На войне молятся все, даже те, кто в Бога не верил. Так произошло и с Петром, только он‑то веровал, да про обет свой Богу данный забыл. Тут и произошла в нём перемена. Видя весь этот ад на земле, понимал Пётр, как скоротечна жизнь в такой мясорубке. Молился он постоянно. Твердил Иисусову молитву даже во сне, когда удавалось выкрасть пару часов для отдыха.

На второй год войны немцы применили химическое оружие, заставшее врасплох наши войска. После химической атаки на позициях началась паника. Люди стали задыхаться от хлора, слезились и вылезали наружу глаза. Это продолжалось несколько часов, которые действительно показались адом тем, кто выжил в этом ужасе. Пётр получил сильнейшее отравление, ему удалось убежать из эпицентра заражения воздуха. Глаза у него слезились после этого всю жизнь и постоянно чесалась кожа на руках и шее. Морально такой поворот в войне повлиял на многих солдат и офицеров, в том числе и на Петра. После госпиталя отправили его в запас по состоянию здоровья и наградили медалькой. Добирался солдат до дома на перекладных, но большую часть пути прошёл пешком. Хорошо ему дышалось на свежем воздухе. Как же стал ценить жизнь отставной солдат, славя Бога за своё спасение и приходя мыслями к исполнению данного им обета. Много времени было у него, чтобы прийти к такому решению. Много размышлений было о монашестве и дальнейшей жизни. Так и порешил Петр: «Пока домой, повидаю родных да отосплюсь, а там и в путь‑дорожку тронусь. Пойду в Киево‑Печерскую Лавру, по святым местам пройдусь, отцов духоносных повидаю. Коли есть воля Божья на сие решение, знать так тому и быть.» За пригорком показалось родное село и маковка с крестом на местной Церкви. Радостно зашагал Пётр, подбадриваемый запахами родного края и видами знакомых улочек с причудливыми избушками.

 

Родня

Идя по родному селу, радовалось сердце Петра, что сохранил его Господь и дал возможность выбраться живым из жерлова войны. Увидит он через мгновение родных сердцу родителей, братьев, сестёр и дорогих друзей.

Цвела деревня, весна вступила в свои права, и нежно припекало солнышко. В какой‑то мере расслабился Пётр и уже не помышлял о том, что вскоре предстоит покинуть отчий дом навсегда. Радость человеческая, временная, втягивает новоначальных, кои намереваются посвятить себя Богу. Вот уже и плетень, его руками сделанный. Показались и знакомые плодовые кустарники, яблоня в цвету, а из‑за кустов вырисовывалась родная избушка. Первым, кого он увидел, был Павел. Братец, сидевший верхом на коньке, пытался залатать прохудившуюся крышу. Вскинув кудрявую голову, он опять опустил её, но словно ужаленный пчелой, снова поднял и впился взглядом в того, кто подходил к дому. Он чуть не упал с крыши, узнав в человеке, одетого в серую шинель, отрастившего усы и бороду, родного брата: «Мамань, маманя, – кричал Пашка, одновременно слезая с крыши дома, – Петька, живой! Маманя!» – продолжал орать Пашка, и уже бежал со всех ног к брату. Из дома послышались крики, визг детей, которые старались, кто быстрее, выбежать навстречу старшему брату.

Павел подбежал и бросился в объятья Петра: «Живой, садовая голова, живой! Слава Богу!» – приговаривал Пашка, то разглядывая, то обнимая помятого войной брата. Подбежали и остальные. Дети один меньше другого, дёргали Петра за рукава и полы шинели. В сторонке, вытирая кончиком платка свои глаза, стояла мама, Марья Ильинична. Пётр снял с головы папаху, нежно обнял любимую маму и прошептал: «Маманя, не плачьте! Живой же я, живой! Полно, полно Вам.»

Пашка подвёл к Петру девушку с ребёнком на руках и радостно представил: «Супруга моя, Марфа! Вот уже и чадо народили, окрестили Анатолием.» Пётр поклонился Марфе, а потом, улыбаясь, стал разглядывать лежащего на руках младенца: «Хорош мужичок! Ой, хорош!» – похвалил мальчика Пётр, и кинулся обнимать остальных сестёр и братьев. Все гурьбой пошли в дом, а Пётр стал расспрашивать Пашку:

 

– Ну, как вы тут? Батя где?

 

– Да что тут может измениться? Всё по‑прежнему, – ответил Пашка. Отец, батрачить стал реже. Здоровье, говорит, уже не то, что раньше. Так вот дома стал чаще бывать. То дрова мочалит, то овец пасёт.

 

– Ну, а ты то, чем промышляешь?

 

– А я вот по дому, а когда и батрачить тоже ухожу, – коротко ответил Пашка, и они вошли в дом.

Накрыли стол из того, чем Бог послал. Пётр вынул из мешка свой паёк, да разных подарков, что по дороге накупил на солдатское жалованье. Брату Пашке подарил свой портсигар с папиросами и прибавил: «Держи, брат! Пусть у тебя будет на память обо мне. Я‑то курить совсем бросил, а тебе, наверное, самый раз пригодится.»

Привёз Пётр несколько кусочков сахара для ребятишек, чаю, и что самое важное, это пуховый платок для мамы. Платок ему удалось купить на барахолке сразу после госпиталя. Марья Ильинична покраснела как девица, расплылась в улыбке, а потом, накинув его на плечи, заплакала и прильнула к плечу старшего сына.