Канонарх

Батюшка, сцепив руки под рясой, медленно пошёл по дорожке, ведущей в сторону трапезного храма, а Пётр шёл рядом и начинал свой рассказ. Всё как есть изложил он спутнику о своём путешествии, и когда дошло до благословения старца Алексея, отец остановил его и задумчиво произнёс:

 

– На Высоком? А не наша ли это Выша?

Пётр удивлённо спросил:

– Какая Выша, Ваше преподобие?

 

– Ну как же, неужели ты ни разу не был на Выше? Вышинский Успенский монастырь, что в Шацком уезде? – опять чему‑то улыбаясь, воскликнул батюшка.

 

– Больше никакой обители на Высоком у нас в губернии не знаю. Точно Выша, – добавил священник.

У Петра от этих слов началось волнение в груди, и он стал расспрашивать о монастыре:

 

– Значит в Шацком уезде? А как же мне поступить в сию обитель?

 

Батюшка, чуть не подпрыгнул от удовольствия:

 

– А я, братец, эконом этого монастыря. Игумен наш, отец Ипатий сильно болен, вот я и решился с его благословенья на Богомолье поехать в Сергиев день. Значит так, как соберёшься идти на Вышу, вспомни обо мне. Пребудешь, спрашивай непременно меня. Пётр стоял, словно завороженный и не верил своим ушам. Ну, как же так может быть, всё легко и просто, задавал он себе этот вопрос. Услышав, что батюшка предложил ему свою помощь, тут же спросил:

 

– Отче, простите, а как же Вас величать?

 

– Иеромонах Августин, эконом Вышинской обители. Дайка, я тебе записочку напишу, вдруг меня не будет на месте, – бойко ответил батюшка и, достав из карманов рясы блокнот и карандаш, начал писать на спине собеседника. «Вот так чудо, – думал Пётр. Вот так паломничество!» Всё сложилось по воли Божьей и по молитвам, коими взывал он к Нему, прося явить Свою волю. После разговора и знакомства, отец Августин повёл Петра к мощам преподобного Сергия, которые по просьбе батюшки открыли. Пётр, сделав земные поклоны, приложился к святым останкам игумена Земли Русской. На прощанье отец Августин подарил Петру свои монашеские чётки и, благословив, добавил:

– Ты уж не затягивай Пётр с удалением из мира, иначе море житейское захлестнёт тебя! Выбор сделан!

 

Они попрощались по православному обычаю, и странник двинулся в обратный путь, дивясь всему, что с ним произошло за этот короткий период времени. Направлялся наш паломник в своё родное село, чтобы отдохнуть, попрощаться с родными и отправиться на благословенный монашеский путь в Вышинский мужской монастырь.

 

Последняя исповедь

Летели версты под ногами паломника Петра. Легко шлось ему с молитвой и мыслями о будущей жизни.

 

– Как оно всё будет, ‑рассуждал он, – Добрый ли игумен управляет обителью? Смиренная ли братия? Хорошо, если бы взяли меня на то дело, которое умею.

Тут вспомнились ему детские годы послушания в сельском храме. Как постигал он нотную грамоту, учил церковный устав и читал по‑церковнославянски. Шествуя с такими рассуждениями, вдруг показалось страннику, будто кто‑то движется справа от него. Он резко повернулся и увидел в половине версты от себя скачущий на большой скорости тарантас, запряжённый двумя лошадями. Кучер пытался остановить взбесившихся животных, уже стоя в отчаянии, он натянул на себя поводья, но лошади не слушались и неслись на верную гибель. Видно было ещё одну мужскую фигуру, которая пыталась встать в повозке. Пётр окинул взглядом местность и увидел, что впереди скачущих лошадей, по всей видимости, овраг. Всё это пролетало со скоростью света и ему ничего не оставалось, как перекреститься и простонать:

 

– Господи помилуй!

Тарантас исчез с поля зрения. Пётр понял, что произошло ужасное. Они улетели в овраг. Он со всех ног бросился бежать к тому месту, где исчезла повозка, и увидел такую картину. Разбитая бричка смешалась с лошадьми, которые страдая от боли переломанных ног, жалобно ржали. Кучер лежал окровавленный на той стороне оврага и, видимо, был уже мёртв. Об этом говорил торчащий из его груди обломок деревянной оглобли. Окинув глазами весь эпицентр трагедии, он услышал чей‑то стон, исходящий из‑под лошадей. Подойдя ближе, Пётр увидел человека, придавленного животным. Всё тело мужчины находилось под мёртвой лошадью, и лишь голова торчала из‑под туши. Пётр, насколько мог, высвободил из‑под гнёта беднягу, у которого изо рта пошла кровь. Его грудная клетка и рёбра были раздавлены и, возможно, сломан позвоночник. Страдалец еле дышал, но был в сознании.

 

– Пить, дайте пить! – еле слышно, через боль промолвил он.

Пётр достал военную фляжку и, смочив водой платок, смазал губы умирающего страдальца.

Переводя дыханье, мужчина начал просить Петра принять его последнюю исповедь.

 

– Прими, добрый человек, исповедь мою. Очень надо мне уйти без этого груза, – тяжело выговаривал слова бедняга, – Я ведь монах. В прошлом монах, а пред Богом‑то ведь всегда им был, да только забыл я о своих обетах, – переводя дыханье и глотая воздух, продолжал умирающий монах. – Ушёл я в мир. Обиделся на игумена из‑за пустячного дела. Возгордился. Как же, образование, воспитание, а меня отхожее место выгребать поставили. Так и ушёл. Бросил параман с крестом на стол игумену и пошёл домой. Он мне в дорогу кричал, чтобы вернулся. Даже на колени встал передо мной, а я был непреклонен. Дверью хлопнул и был таков. Дома обрадовались моему приезду: как же, не было целых 5 лет! За это время я и монахом успел стать, но и возгордиться успел. Жизнь понеслась весёлая. Враг рода человеческого радовался тому, что покинул я обитель и всё давал мне к познанию греха. Начал пить, гулять, играть в карты. Денег всегда было много, откуда и сам не знаю. Вернее, знаю… Догадываюсь сейчас, то был выкуп за мою душу. Потом решили родители меня женить.

Умирающий инок тяжело говорил и время от времени просил смочить водой ссохшиеся губы.

Сказано – сделано. Венчались. Потом Господь и ребёночка послал. Да вскоре умер первенец мой. Только сейчас понимаю, что я всему виной. Супруга молодая с ума сошла, а я со страшной силой стал гулять да упиваться вином, не выходя из трактиров и борделей. Прости меня, Боже Милосердный! Ты же видишь мое сердце: не хотел я так! Не хотел!