Клетка
Беатрис не взглянула ни на один снимок. В какой‑то момент даже показалось, что она перестала дышать, будто так могла стать невидимкой. Неужели слова об отце не пришлись по душе прекрасной дочери? Не хотела портить свой авторитет в его глазах, становиться грязной девчонкой? Это было единственным логическим объяснением для меня. Орландо Коста – отец Беатрис – замечательный отец, судя по всей собранной информации. Дарил дочери все, чего та желала, всегда был рядом и защищал.
– Так уж и быть, я ведь не монстр, чтобы даже не дать тебе сказать.
Заметив, что она пыталась снять кляп, словно обязана была мне несколько слов, я помог опустить игрушку.
– Зачем вам понадобилось отправлять эти фотографии моему отцу? – Беатрис обратила на меня свое внимание. – Алессио, что вы за человек? Какой мотив, чтобы похищать девушку из клуба и держать в своем доме черт знает где? И тем более посылать подобное родителю?
С каждым новым словом ее голос становился враждебнее: она плевалась фразами в мою сторону, будто от этого могла стать сильнее. Но я все так же расслабленно сидел перед ней и еле сдерживал смех от таких жалких попыток узнать хоть процент информации.
– Скучные вопросы, отвечать на которые не собираюсь, – я обратно запихнул кляп в рот. – Тихая ты мне нравишься больше. И забудь уже про глупые вопросы. Тебе не удастся меня разговорить.
Она неожиданно потянулась к моему телефону, а ее глаза горели яростью. Резко поднявшись на ноги и убрав гаджет обратно в карман, я в недоумении уставился на нее. Беатрис попыталась встать, дотянуться до меня руками, хоть как‑то причинить вред. Она что‑то утробно рычала, озверев за последние несколько минут. До этого момента казалось, что буйнее, чем в клубе, она уже быть не может, что дерзость приходила к ней лишь тогда, когда в организм поступал алкоголь. Но Беатрис снесла все ожидания.
Внезапно – даже для себя – я схватил ее за волосы и оттянул голову так, чтобы смотрела мне в глаза, в которых отчаяние плескалось вместе с гневом.
– Я же сказал тебе быть послушной девочкой. Для чего этот концерт? – Беатрис с вызовом следила за мной. – Понравилось здесь находиться? Кто я такой, чтобы запретить тебе? Оставшуюся часть ночи, так уж и быть, можешь провести в гараже.
Только после этих слов заметил в ней смятение. Беатрис резко и часто замотала головой, но это не могло помочь вырваться сбежать. Я был слишком зол, чтобы так быстро сейчас отойти и вернуть ее в гостевую комнату.
Стремительным шагом направился к двери, а Беатрис попробовала поползти за мной, но потерпела неудачу. Ей удалось вытянуть руки перед собой, сложив ладони в умоляющем жесте, но подобные уловки со мной не работали. Я захлопнул дверь и провернул ключ в замке. Вернусь за ней позже, когда хорошенько высплюсь после изнурительного дня.
Беатрис
Я слышала, как Алессио поднимался по лестницам, а затем звук закрывающихся автоматических ворот. Я осталась здесь одна. Перед уходом он не погасил свет, что делало атмосферу чуть менее пугающей. Пробовать кричать или подползать к двери было бесполезно. Только когда Алессио решит вытащить меня отсюда, я снова смогу увидеть белый свет и вдохнуть свежий воздух.
Собрав все силы, я сделала рывок и оказалась на коленях. Мелкий песок больно впивался в кожу. Лежать посередине маленького подвала было невыносимо. Я прислонилась спиной к стене, что придало не только внешней опоры, но и хоть немного внутренней. Такая мысль ко мне пришла еще в детстве.
Согнув ноги и прижав их к груди, я создала кольцо рук и обняла колени, положив на них подбородок. Конечности затекли, челюсть невыносимо ныла от долгого раскрытого состояния. Я даже не могла предположить, сколько времени позже понадобится, чтобы прийти в себя.
Я уставилась в одну точку перед собой. Как бы страшно ни было погружаться в воспоминания из детства, мое сознание оказалось заодно с Алессио и играло в свои жестокие игры.
Четырнадцать лет назад
Папа продолжал кричать, а его голос эхом отдавался в голове, но мне уже не было страшно. Подобное я испытывала почти ежедневно: папа часто срывался на мне даже из‑за мелочей. Рука стремительно алела после его жесткого удара. Я сдерживала слезы, напоминая себе, что их проявление – слабость, которую обязана скрывать, если хочу добиться уважения.
– Беатрис, я крайне возмущен! – Папа угрожающе подходил ближе, отчего я сделала шаг назад, пытаясь найти спасение за спиной. Опустив глаза, увидела, как он сжимал руки в кулаки. Сердце бешено заколотилось. Я больше не хотела испытывать боль. – Я ведь предупреждал, что домой нельзя опаздывать. Дорога от школы занимает ровно двадцать минут, но ты явилась через полчаса.
– Нас задержала учительница, я ведь говорила тебе, – пыталась жалобно оправдаться. – Конец учебной четверти, через неделю новый год, и мы обсуждали с классом, куда могли бы отправиться.
– Ты все равно никуда не поедешь и прекрасно это знаешь. Почему не сказала учительнице, чтобы тебя не задерживали, Беатрис? Нравится смотреть, когда твой папа в бешенстве?
– Но, папочка, я этого совсем не хотела.
Я не сдержалась. Слезы потекли по щекам. Отец никогда не позволял мне гулять с одноклассниками, все поездки класса проходили без моего участия: тотальный контроль ограничивал меня во всем. Я не гуляла, как все остальные ребята моего возраста. Вместо этого бежала домой после школы, боясь опоздать хоть на минуту, делала учебную программу наперед и брала сверху, ведь папа считал, что так я смогу получить лучшее образование. «Новый год – время волшебства», – твердили все вокруг. Но для меня это был лишь обычный день: отец запирал в комнате около восьми вечера, забирал ключи, окна можно было открыть только на форточку. В моей комнате никогда не было елки или новогодних украшений, не было телевизора, где я могла бы посмотреть перед сном мультики, но были книги, которые тщательно просматривал папа, прежде чем они попадали в мои руки. Он всегда уезжал на новый год, и я не знала куда, но уже на следующий день около обеда выпускал обратно, и дни шли друг за другом, только число менялось.
– Ты же знаешь, что теперь тебя ждет наказание? – Отец замахнулся и ударил меня по лицу. От силы удара я упала и ушиблась локтями о пол. – С утра я был в таком прекрасном настроении, и опять ты, мелкая дрянь, все испортила!
Папа взял меня грубо за руки и повел в сторону подвала. Это было самым страшным местом в доме. Он запирал меня там нечасто, как в знак жестокого наказания, считая, что таким образом я лучше подумаю над своим поведением.
– Прошу, не надо! Прости меня, прости! Я не хотела опаздывать домой, я бежала, торопилась. Прости меня, папочка!
Но папа не слушал. Он тащил меня по полу, и не получалось за что‑то зацепиться, лишь бы не оказаться в этом месте. Отец продолжал выливать свою тираду, стискивая мои запястья, и появилось полное ощущение, что я уже не чувствовала кисти рук. Мои крики никто не слышал – я только надорвала голос. Из‑за нескончаемых горьких слез обстановка казалась расплывчатой, но темную дверь в конце коридора я различить смогла.