Комната N11. Под радугой

Отец практически не сопротивлялся. Поступив в университет, я отказался ездить с родителями в сад, старшая сестра отсекла их притязания еще раньше, когда окончила мединститут. Мать умерила огородный пыл, а ездить на грядки один отец мог и на электричке.

Мне машина была гораздо нужнее. Без нее мне не хватало бы времени на «Русскую пиццу».

Но старая «семерка» даже в моих руках рассыпалась на глазах.

Сейчас двигатель стал время от времени «троить», ни в одном сервисе не могли найти причину, выдвигали варианты: от засорившихся форсунок до сбоя в блоке управления – и говорили, что разберутся, лишь когда он заглохнет насовсем.

Но машина еще заводилась и ездила, срок не настал.

Ожидая, пока из салона выветрится вонь, я сел на скамейку.

В кармане ожил телефон.

Взглянув на дисплей, я нажал «горячий» значок.

Вызов сбросился, абоненту ушло автоматическое СМС с лаконичным текстом:

 

«Извини, я за рулем, не могу говорить, перезвоню позже».

 

Подпрограмма была моим ноу‑хау, я пользовался ею в ситуациях, когда не хотел ни с кем общаться.

Сейчас был именно такой момент, хотя звонила Наташа, официально считавшаяся моей невестой.

То, что она имелась, входило в формат нынешнего образа жизни.

Я оставался живым человеком.

Жизнь давалась один раз и проходила быстрее, чем следовало.

А Наташа была осознанной необходимостью.

Мои родители не относились к самому замшелому поколению, однако являлись классическим образцом советского пошиба.

Родить нас с сестрой они родили, но о дальнейшем не позаботились.

Вероятно, ими владели иллюзии, оставшиеся с периода, когда при наличии разнополых детей давали трехкомнатную квартиру.

Все то осталось в прошлом веке – в нынешнем жилье не получали, а покупали, выгрызали у жизни со скрежетом зубов. Моим родителям такое оказалось не под силу, мы существовали в двухкомнатной квартире, доставшейся от какого‑то из дедов.

Отец был городским человеком, но рвался на грядки. Его не волновало жилье, каждую свободную минуту его ждал сад, где он мог сутками ковыряться в земле. Причем без ощутимого результата.

Глядя на родителя, я думал, что не знаю человека, более никчемного, чем он. И порой не понимал, зачем он живет на свете, коптит небо без радости для себя и без пользы для близких.

Детьми мы с сестрой жили в одной комнате, сейчас я спал в одном помещении с отцом, она – в другом, с матерью.

Ситуация, дикая для нормальных людей, соответствовала родителям – бесполым мокрицам, которым не имело разницы, где спать.

Говорить о возможности личной жизни в нашем доме не приходилось.

Результат был налицо.

Сестра обладала приемлемой внешностью, но перевалила через двадцать пять лет, а замужество ей так и не светило.

Женихи с квартирами искали невест, у которых имелось нечто большее, чем неприкаянный брат и пара ослов‑родителей. Привести кого‑то к себе она не могла, поскольку в нашей квартире не имелось возможности даже просто уединиться на пару часов без угрозы вторжения.

Сестра перебивалась случайными связями, встречалась с мужчинами где попало. Это наливало ее желчью и делало замужество все более проблематичным.

Мне, конечно, было проще: в нынешнем возрасте семья еще не требовалась. А женщин от случая к случаю я имел легко, особенно после того, как заимел машину.

Но тем не менее и я задумывался о будущем. И с тоской понимал, что мне тоже не светит ничего хорошего, поскольку при всех физических достоинствах дети нищих интересны только нищим.

А связывать себя с девушкой из помоечной семьи я не хотел, мне хватало нищебродов родителей.

Наташа казалась перспективной.

Ее семья была нормальной, дочери предназначалась квартира какой‑то бабки. Несколько лет назад старуха откочевала на тот свет, жилище освободилось и сделало Наташу завидной невестой.

Я нравился и ей и ее родителям, что не казалось удивительным: я был высок, строен, приличен и обладал специальностью, которая могла кормить в будущем.

Сама Наташа была уныла, в ней не имелось ничего, что делает из женщины женщину, а не просто существо противоположного пола.

Но я умел видеть приоритеты.

Перспектива оказаться в другом доме – навек забыть постылые рожи отца, матери и сестры – теоретически окрыляла.

Будучи человеком не до конца бесчестным, я решил, что сконцентрирую помыслы на Наташе, попытаюсь найти в ней достоинства, могущие дарить радость жизни.

Возможно, они в самом деле имелись, но пока я их не видел.

Прежде всего, Наташа была девственной и собиралась хранить себя до законного брака.

Такой взгляд шел вразрез с современными установками, но ради жизни без кровных родственников стоило наступить себе на горло.

Конечно, однокомнатная квартира не решала всех проблем, но лучше было жить в одной постели с женой, чем спать в одной комнате с отцом, который не пользуется дезодорантом.

Тем более, что погуляв с Наташей некоторое время, я все‑таки добрался до ее тела.

И теперь, встречаясь на квартире покойной бабки, мы занимались тем суррогатом секса, который на западе принят в детском саду. Наташа не позволяла над собой большего, но получала от варианта удовольствие.

Я терпел, убеждал себя в том, что после женитьбы у нас все станет по‑другому.

Но мне было не семьдесят лет, терпение оказалось небеспредельным.

В преднамеренном монашестве около Наташи я прожил целый год. Он дался нелегко.

Я продержался даже в самое тяжелое время: вытерпел весну, когда сокурсницы – равно как и прочие женщины – сняли шерсть и облачились в капрон. Вид первых ног на заснеженных улицах бил кулаком и отзывался в теле, но я это пережил.

Лишь когда настал по‑летнему жаркий май и девицы разделись догола, я понял, что лишаю себя нынешней жизни ради призрачной будущей.