Комната N11. Под радугой

Вспомнив былое, я нашел в университете Андрея – с которым тоже целый год не общался – и спросил, не женился ли он.

Приятель остался холостым, квартира не перестала быть вертепом, но я колебался, разрешил себе поблажку в самый последний момент.

Не признаваясь, я надеялся, что появлюсь слишком поздно, все девицы будут разобраны и мне придется уехать, не солоно хлебавши.

Но я нашел Веру и эпизод вернул силы.

Точнее, отрезвил в понятиях.

Я понял, что жизнь не поддается регулировке. И что Наташа Наташей, но потерянное в чувственном плане не восполнится никогда.

Я решил, что поступил правильно.

Хотя, возможно, это было не так.

Вера на насытила меня, лишь разожгла аппетит.

Сейчас она уехала в общежитие пить чай с деревенской сестрой, а я чувствовал, что до потери пульса хочу женщину.

За год я растерял своих интимных подружек, а на проститутку – не грязную шлюху, а приличную девушку – у меня не было денег, жизнь шла на грани возможностей.

На бензин мне кое‑как хватало, а на платную любовь – нет.

Пока я сидел и думал о жизни, пропел домофон, на крыльце Андреевского подъезда появилась староста Таня.

По собранному, приличному виду никто бы не догадался, откуда она идет.

– Ты меня подвезешь? – спросила она, увидев меня. – Устала как не знаю кто.

– Не могу, – с оттенком злорадства соврал я. – Машина не заводится.

Подвезти Таню я мог запросто, но мне не хотелось тратить на нее ни времени, ни сил.

То, что было когда‑то, кануло в прошлое, повторения не предвиделось, а благотворительствовать я не любил.

Состроив снисходительную гримасу, Таня пожала плечами и молча зацокала прочь.

Зад ее, обтянутый дорогими джинсами, был гораздо меньше Вериного.

Я достал телефон и открыл книгу контактов.

Нужный номер находился далеко, из‑за редкого обращения быстрый набор не был настроен.

Я не помнил, когда в последний раз его вызывал.

Эльза была бывшей одногруппницей, близкой подругой сестры и – по совместительству – моей первой женщиной.

Как возник последний факт, я затруднялся сказать.

Посторонний человек вряд ли понял бы, почему Эльза оказалась первой, с которой я проявил настойчивость.

Сестрина подружка – в тот момент второкурсница медуниверситета – выбивалась из разряда девиц, которые вызывали у меня нескромные побуждения.

Она была маленькой и легкой, как куколка, с тонкими руками и ногами и крошечной грудью – больше походила на мальчишку в платье, чем на девушку.

Рядом с сестрой – высокой и статной, и, как тогда говорилось, грудастой – Эльза казалась младшим братцем, хотя была ее ровесницей.

В тот день стояло лето, я – студент‑первокурсник – вышел на каникулы, у сестры шла особо горячая сессия.

Она поехала в институт по неотложным делам, я собрался идти по своим, но в дверях остановил ее звонок.

Лучшая подруга, которую я до того видел несколько раз, хотела забрать какой‑то конспект, который требовался немедленно.

Родители, ясное дело, были на работе, сестра приказала мне остаться дома, чтобы впустить Эльзу и дать ей найти все, что нужно.

Радости от непредвиденной задержки я не испытал, но сестре в те годы не перечил.

Эльза меня не привлекала ни капли, что женского в ней было по нулям. Однако я всегда славился вежливостью и помог ей в поисках.

Родители витали в блаженном благодушии, не доходили до мысли, что дети необратимо выросли и негоже спать в одном помещении созревающему подростку с девятнадцатилетней сформировавшейся девушкой.

Статус кво, установленный давным‑давно, застопорился во времени и почти не менялся.

Мы с сестрой жили в одной комнате.

Отец года два назад символически разъединил наши кровати старой мебельной «стенкой» – ко мне тылом, к сестре нишами. На большее его не хватило, хотя комната была громадной, а широкое окно позволяло поставить настоящую перегородку и получить две одинаково светлые половины.

Наш никчемный родитель всегда ограничивался полумерами, о чем говорил совокупный результат его жизни.

Конечно, раздевались мы не на глазах друг у друга, но граница территорий была формальной и мало что меняла.

Спальня оставалась общей и я, имея куда бОльшую склонность к порядку, знал лучше сестры, что где у нее лежит.

Когда мы с Эльзой, невольно соприкасаясь и руками и прочим частями тел, принялись перерывать сестрин книжно‑тетрадочный развал, я понял, что ошибся насчет отсутствия женского.

В духоте квартиры от нее так сильно пахло женщиной, что было впору умереть.

Впрочем, я ошибся в воспоминаниях.

Запах женщины в тот день не был мне известен, от сестры ничем таким никогда не веяло.

Но еще ничего не зная, я понял, что и зачем делается на свете.

Дальше возник провал действительности.

Вроде бы мы искали конспект, потом радовались, что нашли, и смеялись.

Но затем что‑то перещелкнуло и оказалось, что Эльзино летнее платье – синее с белыми сердечками – висит на спинке стула, а на нем лежат белые трусики и маленький белый лифчик.

Принято считать, что татары должны иметь черные волосы. Такими в большинстве они и являлись.

Например, Эльвира – с которой у нас было несколько моментов прежде, чем она переключилась на Игоря – во всех местах имела признаки жгучей брюнетки.

Подруга сестры тоже была татаркой, но волосы имела от природы светлые.

В процессе, который пошел сам по себе, я не ставил реальной цели. К тому возрасту я был подкован в порнографии но не имел уверенности, что хочу дойти до конца.

Ведь одну сущность представляли неизвестные интернетские тетки, занимавшиеся этим делом с такими же неизвестными дядьками, а совсем другую – живая подруга моей живой сестры.

И дело было не в том, что Эльза могла нажаловаться на меня, этого я опасался во вторую очередь. В первую я опасался себя.

Любой мальчишка, раздевающий первую в жизни женщину, мечтает стать мужчиной, но до смерти боится, поскольку событие является необратимым. В этом отношении я не выходил из общего разряда.

Продвигаясь к последней точке, я подсознательно полагал, что смогу остановиться в любой момент.

И, обладая сильной волей, в самом деле бы остановился.