Куколка. Ничего и не было

– А кто тогда это был? Муравьева уже с мужчиной живет? О боже! И ты с такой водишься! – на щеках блеснула маска, а в глазах – ошеломление. – Почему ты к Даше не пошла? Или к близняшкам?

– Не знаю… Просто… было стыдно.

– А в притоне этой Муравьевой тебе не стыдно было оставаться?

Мама взвинтила руку чуть ли не до потолка. Татьяна вздохнула.

– И почему ответил этот парень, а не сама Муравьева?

Вопросов было еще много. Татьяна досадовала, что так плохо продумала историю. Приходилось сочинять на ходу, еще больше запутываться во лжи.

– Это не ее мужчина, а всего лишь брат. Он мне любезно одолжил телефон, чтобы я позвонила тебе. У Муравьевой баланс ушел в ноль.

– И этот брат к тебе не приставал?

Мама шагнула вперед и впилась сканирующим взглядом в лицо Татьяны.

– Что ты?! Нет, конечно! – она вытянула шею и приложила шляпу к груди обеими руками в жесте мольбы для пущей убедительности. – Там же Муравьева была.

– Смотри у меня! Будешь еще водиться со всякой шелупонью! – указательный палец погрозил Татьяне перед самым носом.

Она скосила глаза к центру, думая, что, скорее, сама походила на шелупонь для Муравьевой.

– И если я позвоню, Муравьева подтвердит твои слова?

Мама топнула тапком и прищурилась с подозрением, да так, что у Татьяны нутро завернулось узлом. Она, собственно, надеялась, что как раз Муравьевой мама звонить не станет из неприязни, но ситуация явно вынуждала действовать радикально. Деваться было некуда.

– Да, – она попыталась скрыть дрожь в голосе, а сама вжалась в дверь.

Еще минуту встроенный в маму детектор лжи изучал ее, щупал под кожей, бил слабым током в каждую пору. Татьяна едва держалась на ногах, но глаза не уводила. Боялась даже моргнуть, чтобы не выдать себя.

– Ладно. Давай ее номер. Позвоню, – мама протянула раскрытую ладонь.

Ва‑банк не сработал. У Татьяны опустились плечи. Губы плотно сжались. Отчаяние подпирало легкие, заполняло глотку, лишало мозг необходимого кислорода. Казалось, напряжение достигло предела, и сосуды должны лопнуть. Но Татьяна, внутренне смирившись со своим апокалипсисом, достала телефон из кармана и вложила его в мамину руку. Сама себе выстрелила в голову.

Мама хмыкнула и отправилась в Татьянину комнату, чтобы подключить его к зарядному устройству. Когда система загрузилась, она нашла в контактах телефон Муравьевой и набрала ее, специально включив громкую связь. Не решаясь войти, Татьяна заглядывала в проем двери. Шляпу уже свернула трубочкой и сжимала, насколько хватало силы.

Когда послышался тонкий голос Муравьевой, Татьяна окаменела. Сердце репетировало смерть – перестало биться на несколько мучительных мгновений.

– Лена, здравствуй, это мама Тани, Аделаида Николаевна, – заговорила она приторным тоном, как делала всегда с малознакомыми людьми. – Таня мне сказала, что ночевала у тебя и твоего брата. И забыла поблагодарить вас за гостеприимство.

– Ээ… – Муравьева нсекунду висла, на мамином лице уже стали проявляться искорки гнева. – Да ничего. Передайте ей, что все в порядке. Мы были рады помочь.

Татьяна выпучила глаза и тут же спряталась за дверь, поняв, что страшная участь ее миновала. Проверка пройдена. И сердцу снова можно биться. То взорвалось тысячей ударов разом.

– Очень мило с вашей стороны, – фальшивила мама. – Благодарю и я вас. От всей души.

– Пожалуйста, – в голосе Муравьевой смешались одновременно недоумение и вежливость.

– До свидания.

Мама завершила вызов и мотнула головой, словно сбросила лапшу с ушей.

– Что ж, – звучало, как обвинение.

Татьяна снова выглянула из‑за стены и посмотрела на маму уже с улыбкой, но все еще сконфуженной.

– Надеюсь, никакой подоплеки у этой истории нет.

– Мамочка, ну, конечно, – Татьяна кинулась в комнату и залепетала. – Прости меня, мам, пожалуйста… Мне было очень стыдно, что я провалила экзамен. Это было так… – на этом моменте у нее ком застрял в горле, и из глаз неконтролируемо прыснули слезы.

Продолжать она не могла. Из груди вырывались рыдания, по щекам текли соленые ручьи, стало тяжело дышать носом. Мама смотрела на это сурово с полминуты, но все‑таки смягчилась и обняла ее.

– Не плачь, Куколка, мама все уладила. Прохоров признал, что погорячился. И дал тебе шанс выступить в выпускном спектакле.

Татьяна разрыдалась еще сильнее.

– Прости, я тебя подвела. Я не хотела. Я так волновалась… Для меня это было так важно, а они… Они смотрели на меня, как на пустое место. А Муравьевой, как всегда, аплодировали.

– Ничего, ничего, – приговаривала мама. – На выпускном спектакле себя покажешь. И больше не скрывай от меня ничего. Ты же знаешь, я этого не выношу. И тем более, если у тебя что‑то не получается, ведь я могу помочь. Как с экзаменом, например. Хорошо, что я Даше позвонила вовремя, и сразу набрала Прохорова. А то сегодня было бы уже поздно решать этот вопрос. Ты меня поняла, Куколка?

– Поняла, – промямлила Татьяна, вытирая сопли. – Я больше не буду так.

– Вот и отлично. А чтобы тебя ничто не отвлекало, до спектакля без интернета!

– Ну, маам, – Татьяна протянула слова с ноткой ненастоящей обиды. На самом деле, она даже обрадовалась, что отделалась таким легким наказанием.

Мама еще раз крепко ее обняла и отвела на кухню, где их ждал уже остывающий черничный пирог с творогом. Выпечка у мамы получалась изысканной. Татьяна всегда поражалась, почему она не стала пекарем, ведь так это любила. Готовила всегда: для развлечения, для расслабления, для себя и для других. Но почему‑то связала себя балетом, в котором целую декаду танцевала в кордебалете, а потом пошла преподавать в хореографическую студию. Пару лет назад стала директором, но почему‑то не считала для себя это успехом, ведь родители умерли еще тогда, когда она плясала на окраине сцены в массовке, и потому клеймо неудачницы осталось выжженным на ее сердце навечно. Так она выражалась сама иногда, когда позволяла себе в пятницу вечером пропустить пару бокалов вина.

Сегодня, в канун понедельника, она тоже позволила себе немного расслабиться. Татьяна пила чай с пирогом. А мама, как обычно, сидела на новомодной диете и потому только пила. Пила и рассказывала. О своем детстве, юности, молодости. Мечтах и амбициях. И о том, как они не сбылись.

– До тебя я думала, что уже никого и никогда не полюблю, но с тобой, Куколка, мир перевернулся. Ты такая масенькая была. И моя родная.