Любовь далекая и близкая

В доме, который еще минуту назад был наполнен голосами, стояла тишина. Мать представила всех, кто ехал в машине – водителя, Марину и Сашу, – весело болтающими о предстоящей телепередаче, и ей стало грустно и одиноко. Чтобы справиться с таким угнетенным состоянием, она скинула полушубок, в котором выходила провожать Марину, натянула сапожки и надела любимое черное зимнее пальто с серым каракулевым воротником. И после этого посмотрела на себя в зеркало. Головного убора явно не хватало. Она осторожно водрузила норковый подарок на голову, высвободив из‑под него свою роскошную, как у молодой, косу. И вновь, но уже придирчиво, осмотрела себя: «А ведь ты, мать, девчонка еще хоть куда! – расхвасталась она. – Ни морщин, коса без седины, а ноги – как у молодухи. Правда, чуть подкачала фигура. Но под приталенным пальто и она смотрится как у сорокалетней». Так подбадривая себя, мать сняла верхнюю одежду и присела на диван. Откуда‑то взявшаяся, непрошеная жалость к самой себе заглушила эту нескромную браваду. «Конечно, – с горечью подумала она, – можно замазать морщины и закрасить седину, но как спрятать эти вмиг пролетевшие годы, когда тебе уже „под‑шестьдесят“? И разве они промчались? Господи! Неужели? Их что, уже не вернуть? Но я же еще не жила! Посуди сам, Господи: то дети, которых надо было поднимать, то мужа моего ты к себе забрал, а еще эта нужда и безденежье, да беды, которых не ждешь, а они сами на голову сваливаются. А я ведь толком из‑за всего этого и любить‑то не научилась. Или, правильнее сказать, не смогла понять, что за чувство такое – любовь… С Толей, мужем, прожили недолго, не до любви было. Колю полюбила больше жизни и тут же его потеряла. А потом всех ухажеров отшивала, посылая их куда подальше. Помню, я уже работала заведующей детским садом, прибыла к нам комиссия из облоно с плановой проверкой. Во главе с таким холеным и сытым мужиком, что просто ужас! И он, узнав, что я вдова, стал меня преследовать. Да так, что никакого прохода! И когда мое терпение лопнуло, отчитала его. Что тут началось! Проверки за проверками! Замучили, думала, не выдержу. Но обошлось, хотя нервов помотали основательно. А его потом сняли, кажется, за взятку. Но это был неприятный случай, каких было совсем‑совсем немного. В основном мужики попадались хорошие. А еще запомнился совсем забавный случай. Это было в конце войны. Я, как и многие мальчишки и девчонки, работала токарем на нашем авиационном заводе имени Сталина. И вот вытачиваю я свои втулки, и вдруг подходят к моему станку несколько начальников. О чем‑то они поговорили, подержали готовые втулки, попрощались и пошли. А один из них, молодой и красивый, вернулся и спрашивает: „Как тебя зовут?“ Я говорю: „Нина“. – „А лет тебе сколько?“ – спрашивает. „Пятнадцать“, – отвечаю. „И ты в пятнадцать лет такую ответственную деталь вытачиваешь?“ – удивился он. И пошел догонять остальных. А в конце смены, когда я уже чистила станок, вдруг появился снова, только один. Достает шоколадку, подает мне и говорит: „Это тебе за хорошую работу. Я главный конструктор такого же завода в Куйбышеве. Вырастешь – приезжай, встречу“. И ушел. Я думала, он еще придет, но не пришел. А ту шоколадку мы всей семьей понемногу, маленькими кусочками ели. Дома я сказала, что ее мне вручили за хорошую работу на рабочем собрании. Про главного конструктора так никому и не сказала. Хотя помнила его долго».

Нина Михайловна посмотрела на настенные часы. Они показывали половину второго. «Пора включать телевизор», – решила она и подошла к нему, но не включила, вдруг вспомнив Галю. «Вот хотела посмотреть одну передачу по телевизору, – мысленно обратилась она к ней. – Женщина в ней должна быть, молодая и тоже, как ты, красивая. Вижу, очень нравится ей Саша. Да и я к ней как‑то прониклась – ни отца у нее, ни матери, с мужем развелась… Вначале жалко ее было, хотела хоть как‑то поддержать, а сейчас убедилась – хороший она человек. Правда, больно уж волевая и энергичная. Ну, так это же неплохо! И страшно мне, Галенька: вдруг у нее с Сашей что‑нибудь завяжется? Но тебя я не предам, ни в коем случае! Сейчас даже телевизор не буду включать, чтобы ничего не видеть. Обещаю, Галенька». Нина Михайловна посмотрела в окно и удивилась: белый‑белый снег укрыл крыши домов, улицы, огороды. «Красота‑то какая! – восхитилась она. – А я сама с собой разговорилась. С чего бы это? Неужто и впрямь это от старости? Ох, держись, мать!» – подбодрила она себя и пошла на кухню растапливать печь и готовить обед. Но хозяйничала она на кухне недолго. Переживания за Марину – за то, как она выглядит и сможет ли ладно сказать, взяли верх над искусственным безразличием, и она, подкинув в горящую печь побольше дров, села перед включенным телевизором. И вовремя. Пожилой седой ведущий только начал представлять участников «круглого стола». Вначале представил Марину, глядя на нее такими пожирающе‑маслеными глазами, что Нина Михайловна сразу же невзлюбила его. «Ишь ты! Туда же! Глазки строит пень старый. У нас пошире в плечах и помоложе мальчики есть», – проворчала она. Марина выглядела действительно превосходно – красивая, с изящно уложенными волосами. «И когда она успела это сделать? Это же не косу заплести», – удивилась Нина Михайловна. Держалась Марина естественно, не рисуясь и не обращая внимания на телевизионные камеры. В отличие от двух полных, ярко накрашенных дам – директора Пермской галереи и директора Березниковского краеведческого музея, сидевших в напряженной позе с каменными лицами справа и слева от Марины. И вдруг камера наехала на Александра и Леонида, сидящих рядом и о чем‑то разговаривающих негромко друг с другом. «Мальчики мои! А вы‑то как сюда попали? Ну, Марина, не можешь ты без наших парней и шагу сделать… Или не хочешь», – разволновалась мать. Она готова была смотреть и смотреть на своих «мальчиков», но тут неприятный ведущий предоставил слово Марине, зачем‑то придвинувшись к ней чуть ближе. Марина удивленно посмотрела на него, но тут же перевела взгляд на передающую камеру, поблагодарив пермских телезрителей и комитет по телерадиовещанию за участие в просмотре передачи и за организацию этой программы. Не забыла она сказать спасибо и обеим директрисам, заявив, что без их участия и помощи фильм мог и не получиться. «Ох и дипломат ты, девочка! Тебе бы послом в какой‑нибудь Америке работать. Мигом бы всю ругань прекратила!» – восхитилась Нина Михайловна и стала слушать Марину. Та рассказывала очень интересно. Начала с истории создания деревянных скульптур богов, а закончила просто захватывающим сообщением об авторах, создавших уникальные скульптуры. Все ее выступление сопровождалось демонстрацией фрагментов ее фильма. В результате создавалось впечатление, что слушатель или телезритель сам является участником увлекательной экскурсии по галерее или по Березниковскому музею. В конце своего захватывающего рассказа Марина сделала такую длинную паузу, что Нина Михайловна забеспокоилась: не забыла ли она то, что хотела сказать? Но заволновалась мать напрасно. Как‑то незаметно для всех в руках молодой красавицы‑режиссера оказалась маленькая статуэтка, та самая, которую она показывала у Нины Михайловны утром. Марина поставила фигурку на стол, сказав, что это и есть тот самый приз, который берлинское жюри присудило ее фильму и за который боролись больше двадцати маститых режиссеров со всего мира.

– И когда один за другим они стали подходить к микрофону, возле которого я стояла, чтобы поздравить меня, причем делали очень искренне, даже без тени зависти, я не выдержала и заплакала… Сейчас, дорогие пермяки, – сказала Марина, – я испытываю подобные чувства…