Любовь далекая и близкая

Позже, перепрыгнув через все ступени карьерного роста, Геральд Васильевич стал начальником Краснокамского управления бурения. Двое его сыновей‑близнецов, закончив политехнический институт, тоже стали нефтяниками. – Смольников замолчал, но вдруг заговорил снова: – Хочется спросить: почему о таком незаурядном человеке до сих пор ничего не написано, не снято даже минутного ролика? Кстати, в нашем Пермском институте буровой техники группа ученых изобрела объемный забойный двигатель, проще говоря, турбобур для бурения скважин, который произвел революцию в технике бурения. Двигатель получил золотую медаль на Всемирной нефтяной выставке в Париже. Американцы, с которыми мы соревнуемся в вопросах бурения, увидев его на выставке, просто сошли с ума и даже хотели украсть выставленный экземпляр. А узнав, что мы этим турбобуром пробурили на Кольском полуострове сверхглубокую скважину, глубиной, какой никто и нигде не достигал, – 15 километров, предложили немыслимые деньги за хотя бы десяток таких двигателей, которые слезно умоляли им продать. К счастью, правительство отказало им в этой просьбе и правильно сделало. Сейчас американцы пытаются создать аналог нашему забойному двигателю, но пока у них ничего не получается. И слава Богу! Почему и зачем я тут исповедуюсь? А для того, чтобы наше родное пермское телевиденье перестало заниматься мелкотемьем, а сосредоточилось на поисках настоящих героев‑тружеников, которых у нас немало. Их и искать‑то не надо, они сами приходят. Вот рядом со мной сидит один из таких «неприглашенных», уже знакомый вам Александр Василенко, который без конца одергивает меня, мешая говорить. Ну, скромный он товарищ! А ведь он и есть один из главных конструкторов уникального двигателя, о котором я только что говорил. Но кто об этом знает? Хотя, может быть, после этой передачи его станут узнавать на улице. На улице‑то узнавать, может, и будут, а вот пригласят ли после этой передачи на телевидение – большой вопрос… Заканчиваю. Наш уважаемый ведущий Эдуард Львович показывает мне, что пора закругляться. Что я и делаю. Действительно, мы с Александром наговорили столько, что… Но поймите нас – очень уж много чего накопилось, накипело. Ну и высказались… Вам, Эдуард Львович, конечно, достанется, поэтому валите все на нас, мол, какие‑то ребята неуправляемые, не умеют себя вести, впервые перед камерами и все такое… А мы уж как‑нибудь все это переживем, а перед вами извиняемся. И последнее. Марина Сергеевна! Вся буровая бригада благодарит вас за прекрасные фотографии и снова ждет в гости. После вашего визита на буровую парней просто не узнать: на вахту приезжают чуть ли не в галстуках, чтобы моложе выглядеть, всю растительность, что росла на лице, посбривали. А какие вежливые, Марина Сергеевна, стали! Просто жуть! Общаются вежливо и только на «вы». Вы, говорят, Иван Иванович, извините великодушно, не вспомните, мать вашу, куда делись мои рукавицы? И все в таком духе… Я сейчас пытаюсь шутить, чтобы было не так грустно расставаться с вами, дорогие друзья, – Леонид обвел взглядом присутствующих. – Кто‑то из вас, возможно, подумает: какие же мы друзья? Да, мы еще не стали друзьями, но если, разойдясь сейчас, не потеряем друг друга, а будем встречаться, помогая каждый каждому, то, я уверен, со временем крепко подружимся.

Наступил уже поздний вечер, когда во дворе послышались шаги сына. Мать встретила его у порога. Помогла ему раздеться и тут же не удержалась от упрека:

– Все‑таки выпили? А нельзя было обойтись без нее?

– Ну мама! Такая передача – и не обмыть ее…

– Ладно, бог с ней, с выпивкой! Верно говорят: победителей не судят. Что с Мариной? Проводили ее?

– Конечно, еще как. Но на последний самолет все же успели. А вот к нам заехать времени не осталось, извини, мама.

– Давай пройдем в комнату, сядем на диван, и ты спокойно мне все расскажешь.

– А что рассказывать? – Александр устроился на диване, прижавшись к матери. – Ты же видела передачу? Ну, значит, все знаешь. А дальше… Когда передача закончилась, телевизионщики пригласили всех на чай. Но мы вежливо отказались, сославшись на то, что Марине нужно срочно возвращаться в Москву. И ушли, поймали машину и поехали в «Горный хрусталь»… – Но, по‑моему, это очень дорогой ресторан…

– Но не в «Утюг» же Марину вести? Там засиделись, о чем только не говорили! Глянули на часы, а, оказалось, до последнего рейса на Москву остался час. Но попался лихой частник, за полчаса довез нас до Савино.

– Расплатиться‑то хоть успели? – осторожно поинтересовалась мать.

– Понял, что тебя волнует. Мы с Леней скинулись, хотели расплатиться, но Марина категорично запретила нам это делать. Чуть не поссорились даже. Пришлось ей уступить.

– Ну, за такую охапку роз можно и ресторан оплатить, – не унималась мать.

– Ты все о деньгах! С тобой невозможно разговаривать.

– Прости, о деньгах больше не буду вспоминать. Но такие розы, с ума можно сойти…

– Леня достал по блату из каких‑то, кажется, обкомовских теплиц. Продали за полцены, когда узнали, что он работает у Гуриненко первым заместителем. Так уважают Григория Павловича.

– Вы, конечно, оба молодцы, особенно Леня. Так все развернул и, когда понял, что перегнул палку, умудрился расстаться по‑хорошему. Как вы с телевизионщиками распрощались? Неужели они не обиделись?

– А на что обижаться? На правду, которую мы сказали? Друзьями после этой передачи не стали, но разошлись как цивилизованные люди. На той неделе они обещали приехать в институт снимать ролик о нашем объемном двигателе. Кстати, после нас должны были показать фильм о деревянных богах. Ты его посмотрела?

– Нет, сынок. Не стала смотреть, так устала, переволновалась, дело до валерьянки дошло.

– Часто ты к ней стала прикладываться, не бережешь себя. Может, отправить тебя куда‑нибудь полечиться, заодно и отдохнуть? В ту же Усть‑Качку, например?

– Что ты, Сашенька! Я хорошо себя чувствую. Ну, чуть понервничала, иногда слезу пускала, что из этого?

– А «из этого», как ты говоришь, выходит, что надо лечиться, чтобы слезы твои из глаз не капали. Словом, после Нового года возвращаемся к такому же разговору, договорились?

– Хорошо, сынок, договорились. Но еще задержу тебя на минуту‑другую. Забыла спросить: ужинать будешь?

– Что ты, мама! После «Горного‑то хрусталя»?..

– Тогда последний вопрос: как расстались с Мариной? Не хотела спрашивать, но не выдержала.

– Если очень‑очень честно, то было грустно. То есть если честно говорить. Хотя Леня пытался веселить, рассказывая анекдоты. Мы прошли до трапа, обнялись, а когда она стала подниматься в самолет, то не выдержала и заплакала… Забыл передать от нее привет. И еще она очень – несколько раз – извинялась, что не получилось снова встретиться и попрощаться с тобой. Говорила, что ты написала ей какое‑то особенное письмо, которое она теперь всегда носит с собой. Что за письмо ты написала?