Любовь далекая и близкая

– Ну и молодец ваша красавица! И умница: программа о деревянных богах – и вдруг такой профессиональный разговор про нефть и о нефтяниках! Нам хоть бы половинку такого чуда, а то у нас не дикторы, а перезрелые доярки из совхоза «Верхнемуллинский».

– Что верно, то верно. Увидишь их на экране телевизора – и все. Всякое желание его смотреть начисто пропадает. Говорю обидные вещи, но это правда, уж не обессудьте, Валентин Михайлович!

– А на что или на кого обижаться? Разве что на самого себя. Ну что делать, если оскудела Пермь красивыми девушками?

– Могу помочь, есть такая девушка…

– Вы серьезно?

– Еще как! Серьезней не бывает. Девушку зовут Оля. Живет в Соликамске, но она пермячка, уехала туда из‑за парня, с которым не сложились отношения. Оля – бывшая «Вице‑мисс Пермь», у нее среднее техническое образование, умница, с красивым голосом, хорошей дикцией и идеальной фигурой. Рост – как у нашего брата, мужика: метр семьдесят с лишним. Когда работала в нашем институте, вся мужская половина – и холостые, и женатые – сходила по ней с ума.

– И вы в том числе?

– Разумеется. Как член холостой части мужской половины имел на это законное право.

– Как мне связаться с ней, Александр Анатольевич?

– Пока у меня нет ни ее адреса, ни телефона. Но она обещала быть в Перми, «пригрозив» заглянуть в институт. Тогда я возьму ее данные и сообщу их вам.

– Может быть, с ней удастся встретиться? Я имею в виду себя. Чтобы, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Думаю, ее можно будет и услышать, и увидеть. Оля – очень коммуникабельная девушка и серьезная. Самостоятельно принимает решения и никого не боится.

– Ничего себе, портрет диктора пермского телевидения! Гримируй – и вперед, на камеру! Об остальном природа позаботилась.

– Ее лицо гримом можно только испортить. Это вы уж своих телок… простите, доярок, гримируйте. Извините, сорвалось с языка.

– Все нормально. Сказали то, что думали. У нас это называется «Интервью без камеры». Александр Анатольевич, вы, когда мы с вами познакомились, не приняли мое предложение перейти работать в аппарат обкома комсомола. Не скажете почему? Ведь вы, я вижу, родились для комсомольской работы.

– Ответить коротко или поподробнее?

– Лучше откровенно.

– Хорошо. Комсомольцем я стал в 14 лет, еще учась в нефтяном техникуме. Потом армия, где я был комсоргом роты. Демобилизовавшись, в «нефть» идти не получилось. Мама после операции чувствовала себя неважно, и оставлять ее одну было нельзя. Устроился на Калининский завод учеником слесаря сборочного цеха, стал слесарем, затем мастером, старшим мастером. Без комсомола жить не получилось: оказался членом комитета комсомола завода, начальником штаба «Комсомольского прожектора». Казалось, все складывалось на зависть хорошо: интересная работа в условиях хирургической стерильности и чистоты (а мы собирали блоки автопилотов к баллистическим ракетам), хорошая зарплата, моя группа получила звание «Коллектива коммунистического труда». Захватывало дух и от комсомольских дел. Что еще надо? Но… не давала покоя мечта снова вернуться в «нефть». Не поверите, Валентин Михайлович: захожу в цех – вокруг белизна, все в специальной обуви, в белых халатах и белых шапочках… А у меня перед глазами буровая, с ее многопудовыми элеваторами, залитая водой и с запахом мазутной гари. И наконец я решился – подал заявление об уходе, поступив в этот институт на должность инженера с окладом 90 рублей в месяц.

И невероятно: с такой нищенской зарплатой я чувствовал себя богачом и счастливым! Потому что занимаюсь любимым делом. А вам я тогда отказал, потому что боялся: уйду к вам в обком комсомола – и все, привет мечте!

– В это трудно поверить. Поменять комфорт сборочного цеха на неуют буровой?.. На это не каждый может решиться. Между прочим, слушая вас, сравнил жизненную ситуацию, которую вы пережили, с той, в которой оказался я. И они, оказывается, схожи. Только, в отличие от вас, меня лишили любимой работы, где я чувствовал себя как рыба в воде, заставив заниматься радио и телевидением, в чем я совершенно ничего не понимал и не смыслил. И теперь представьте себе: прихожу я в свой кабинет, где собрались все ответственные спецы комитета. Представитель областного комитета партии представляет меня и уходит, оставив один на один с этими, мягко говоря, недружественными по отношению ко мне людьми. И с этого дня я погружаюсь в атмосферу соперничества, слухов и сплетен, которые мне, «чайнику», страшно мешают осваивать незнакомую мне профессию. Что только не передумал в эти первые дни моего председательства, о чем только не пожалел! Хотелось оставить ключи от кабинета и сейфа и уйти. Уйти куда глаза глядят. А они смотрели в сторону родного мне обкома комсомола, где день и ночь кипела жизнь, где проходили бурные собрания и активы, рождались хорошие замыслы и инициативы, откуда уходили десятки и десятки стройотрядов, помогавших создавать «Пермнефтеоргсинтез», губахинский «Метил», добрянскую ГРЭС, калийные рудники в Березниках и Соликамске. И знаете, Александр Анатольевич…

– …Валентин Михайлович, без отчества можно?

– Но если взаимно, то да. Продолжу мысль. Легче становилось, когда вспоминал наши походы, ночевки у костра с песнями Пахмутовой и Бабаджаняна под гитару. А еще грели душу всплывавшие в памяти наши любовные утехи. Это когда мы, парни, осторожно залезали в девичью палатку и, прижавшись к спальным мешкам, в которых они лежали, шептались с ними иногда до утра. Порой не верится, что все это было совсем недавно. Кстати, телевидение тогда соответствовало духу времени и происходящим событиям. Да, были громоздкие, страшно неудобные камеры, но был действительно прямой эфир: что сказали в передаче, то и услышали телезрители. Операторы преследовали героев‑целинников по пятам и даже опережали их. Реклама была редким гостем, фильм можно было посмотреть полностью, ни разу не отвлекаясь на рекламу каких‑нибудь трусов. А какими были дикторы и ведущие! Вышколенные, с замечательными голосами и дикцией, прекрасно одетые. Сейчас – увы! – все наоборот. Искромсанные до неузнаваемости сюжеты, не умеющие связать и двух слов, акающие и без конца мычащие Салаховы, матерные и пошлые шоу и отвратительная, нагло прерывающая любую передачу реклама. Безвластие вопиющее! Звоню в Москву своему руководству. Спрашиваю: как быть с антиалкогольной борьбой? Что, вырубили виноградники и успокоились? Но ведь пить меньше не стали. Люди травятся суррогатами. Как себя вести, подскажите! Отвечают: свяжемся с ЦК партии, перезвоните. Перезваниваю, и вот что советуют: конечно, продолжать бороться за здоровый, трезвый образ жизни надо, но… вы уж там как‑нибудь с этим поосторожнее, не перегните палку… Ничего себе совет! Хоть стой, хоть падай. У вас, в науке, все по‑другому, конечно: сегодня придумали, завтра испытали, послезавтра в скважине. Так?

– Если бы!.. Так же, как у вас: нашел оригинальное решение, изготовил образец. Тут бы его и внедрить! Но нет, дуй по главкам и чиновничьим кабинетам, доказывай, что то, что ты изобрел, очень необходимо и его надо срочно внедрять. Идут годы, прежде чем ты сможешь уломать упрямых и тупых чиновников. Которые еще бесцеремонно лезут в соавторы твоего изобретения.

– Грустно. Я думал, у вас нет этого лицемерия и издевательства, как у нас. – Ермолов встал и, прощаясь, протянул Василенко руку.