Мастеровой. Революция
– Наверно, это вы его вдохновили, фройляйн Джулия! – засмеялась Роза. – Он на вас так таращился!
– Да что вы говорите! Я для него – древняя старуха. Найдет себе моложе и красивее.
Немки наперебой принялись увещевать, что «старуха» – самое неподходящее слово для прекрасной русской. А потом маленькая София, после маминых уговоров, тоже выступила. Спела песенку, правда – не по сезону, новогоднюю. Немецкую народную, про елочку с зелеными иголочками:
O Tannenbaum, o Tannenbaum,
Wie grün sind deine Blätter!
Потом Юлию отправили спать. Темно, керосин нужно экономить, лампы придется тушить.
Несмотря на усталость и избыток впечатлений минувшего дня, она долго не могла уснуть.
Конечно, немцы – очень разные. Не все такие, как семья Грюн. Разнузданные бандиты на улицах Гамбурга им не чета, хотя они – еще не главное зло. Были и те, кто посылал громадные полчища захватывать российские и французские города, убивать… Но ведь в серых солдатских шинелях на передовой – такие же простые люди, как отец Юргена, Розы и Софии. Наверняка – достойный человек, коль вырастил таких детей.
И именно такие становятся первыми жертвами любой войны.
Найти бы Федора… И чтобы он был жив. Пусть главный мужчина в жизни Юлии Сергеевны изобретал смертоубийственное оружие, именно он мог предотвратить новую войну. Просто доказав кайзеру, что тот ее не выиграет.
Тогда Пауль Грюн вернется домой и больше не будет призван на фронт.
Над Гамбургом не появятся аэропланы с французскими бомбами.
Война – первопричина хаоса, творящегося сейчас на улицах Гамбурга. Прекратить ее, и немецкие рабочие сами постепенно наведут порядок.
Утром ее разбудил стук в дверь. Юлия натянула одеяло на подбородок.
– Да?
Вошел Юрген, вернул газетную вырезку.
– У меня неважные новости, фройляйн Джулия. Почти все бывшие остарбайтеры «Ганомага», получившие германское подданство, убыли по мобилизации – в рейхсвер или на учения фрайхора. Мне сообщили, что в Гамбурге остался только один из этих фольксдойче, некто Клаус Вольф, – он ткнул ногтем в фотографию мужчины, безумно похожего на Федора, и сердце Юлии Сергевны забилось подстреленной птицей. Но потом камнем ухнуло в пропасть. – Он ранен и лежит в госпитале Святого Мартина. Не уверен, пропустят ли к нему.
Сдержав бурю эмоций, Юлия спросила только:
– Но ведь можно спросить, узнать?
– Можно. Мой завод все равно закрыт из‑за забастовки. А я не штрейкбрехер, – Юрген вдруг нагнулся, его глаза оказались на одном уровне с глазами барышни и очень близко. – На фотографии в газете – тот, кого вы искали?
– Не знаю… Очень хочу надеяться. И чтоб он поправился!
– Из‑за него вы приехали в объятый мятежом Гамбург? Хотелось бы, чтобы когда‑нибудь нашлась женщина, готовая ради меня на такой поступок. Я выйду, вы оденетесь. Выпьем чаю и пойдем в госпиталь, – в дверях он добавил: – Я искренне завидую этому Вольфу. Хоть зачем‑то при первой встрече вы назвали его Гансом.
Глава 5
Полицаи всех стран и народов в чем‑то похожи. Этот представился шефом криминалполицай южного округа Гамбурга Хайнцом Айзенманном. Он отличался, по мнению Федора, наглостью, чрезмерной даже для фараона. Наглым был даже его бесформенный мясистый нос с вывернутыми ноздрями, смотревшими на собеседника как еще одна пара глаз, когда Айзенманн откидывал голову назад.
– Вижу, разговор у нас не получается, герр Вольф, – прогнусавил полицай. – Я вынужден повторить вопрос. С какой целью вы прибыли в Рейх?
– Точно – не с целью быть подстреленным на темной улице Гамбурга. Как там дела с розыском напавшего на меня преступника?
Они разговаривали в прозекторской. Госпиталь был переполнен пострадавшими в уличных беспорядках. Федор как легкораненый получил матрац на полу в коридоре – койки для него не нашлось. Ранение действительно было не тяжелым. Пуля задела бок, пройдя между локтем и ребрами. Но пока патруль помог добраться в больницу, вытекло много крови. Перевязки ждал еще часа четыре! Лекари с ног сбивались, толком даже не сортировали прибывших. Если бы обработали рану быстро, удалив волокна ткани и продезинфицировав, госпиталь стоило бы покинуть сразу, как наложили швы. А так к потере крови прибавилось воспаление.
На следующий день прибыл ушлый Айзенман и, добившись уединения с Федором, принялся выворачивать из него душу. О поисках стрелка носатый даже не помышлял.
– Бросьте, Вольф! Под описанные вами приметы – худой, невысокого роста, темноволосый, с хромотой на правую ногу – подойдет половина мужчин Гамбурга. Тем более, лица не запомнили. Вас не убили – радуйтесь! А пока давайте еще раз пройдемся по вашей истории.
Когда Федор повторил, чтобы отцепиться, и дошел до момента покушения, Айзенман уточнил:
– Вы говорили, что человек с пистолетом что‑то вам сказал?
– Не говорил. Но, похоже, вы осведомлены лучше меня. В том числе, что у преступника был пистолет, а не револьвер.
– Тут я ни в чем не могу быть уверен, – парировал инспектор. – Пуля прошла навылет – не определить, из какого оружия стреляли. Что же касается слов, то редко кого убивают просто так, словно собаку. Говорят «жизнь или кошелек». А если кто‑то хотел прикончить именно вас, непременно скажет: умри, Клаус!
– Он назвал другое имя.
– Какое же?
Федор мог прервать диалог в любой миг, сославшись на слабость и температуру. Но полицейский наверняка знал что‑то важное. Пришлось продолжить неприятную и опасную игру.
– Он назвал русскую фамилию «Кошкин». Так, будто бы окликнул меня.
– Он принял вас за Кошкина?
– Я не знаю. И тем более, не знаю, кто этот Кошкин.
Айзенманн изобразил веселье.
– Ну же, Клаус! Кошкин – главный герой войны с Рейхом у русских. Не придуривайтесь. Каждый нужник в Петрограде был обклеен плакатами после его героической гибели. Князь, Осененный!
– Ничем не могу помочь, герр инспектор. В день моего первого и последнего вылета на аэроплане ничего подобного в русских сортирах я не замечал.
