Медбрат

– Ну что, Люси, как ты себя чувствуешь? Коленка болит

– Нет… Она не болит! Спасибо большое, мистер Джимми.

Мужской голос позвал её и она радостно побежала в сторону остановки. Крупный мужчина в шляпе и пальто подхватил её на руки, подозрительно смотря в мою сторону. Когда Люси показала на меня пальцем, я помахал им обоим. Отец Люси подошёл ко мне и сказал спасибо, пожав руку, делая это явно нехотя. Когда я направился к остановке, то увидел Фрэнка с виноватым взглядом, ведь в его зубах догорал табак, а дым окутывал уши.

– Фрэнк! Я ж просил.

– Всё, всё… Неженка.

Мы провели оставшийся день вдвоём. Это был один из немногих вечеров, когда мы оба были свободны от учёбы и работы. Хоть Фрэнк умом не блещет, зато всегда был готов подставить плечо. Познакомились мы с ним очень смешно. В один момент, когда я зубрил анатомию человека, подошёл один парень. Весь грязный, потный, уставший, из кармана торчал гаечный ключ, а в руках он держал небольшую отвёртку. Фрэнк тогда попросил помочь с ремонтом машины. Весь день возился с этими ключами, а Фрэнк только ругал за то, что даю ему не то, что нужно. Когда вернулся домой, вспомнил, что забыл зайти в супермаркет. Вдруг в кармане своей куртки обнаружил чек на десять долларов с отпечатком пальца. Как он успел мне его подсунуть и где взял чековую книжку – до сих пор не знаю. На следующий день я заскочил в мастерскую и сказал спасибо. Слово за слово – и к вечеру мы сидели, пили газировку и ели сэндвичи с ветчиной. Жаль, что подобных надёжных и приятных людей становится всё меньше, оттого каждая встреча с отзывчивым механиком по имени Фрэнк Робинс для меня на вес золота.

Я вернулся домой поздним вечером, часов в одиннадцать, в однокомнатную квартиру многоэтажного дома. На кухне блёкло горела одна лампа. На стене, слева от плиты, висел прошлогодний календарь. Конфорки было две, но работала всего одна. Холодильник был грязным: весь потёртый, со сломанной полкой и неработающей морозилкой. Сегодня я ужинал бутылкой пива и рыбными палочками, чей вкус напоминал резину.

Что же находилось в ящиках вместо еды? Краденные из больницы медикаменты, хирургическое оборудование и толстенные пособия. Книги были из газетной бумаги, на которых мелкий шрифт можно было прочесть только под лупой, чем я и занимался холодными вечерами: телевизора у меня не было, а лишняя страница конспекта – будущая оценка “отлично” за финальный экзамен. Сев за квадратный стол, я принялся читать главу “Использование опиума в качесвте наркоза”.

Вечер был благоприятным: лёгкий сквозняк, фонарный свет, падающий на книгу, с улицы доносились клаксоны автомобилей, а из окна был вид на соседнюю многоэтажку. Только мне стоило включить радио после чтения, так все эфиры были забиты дурацкими дебатами о принятом соглашении между США и Турцией “по вопросу взаимного использования атомной энергии”. Если честно, меня это вообще не волновало. Все эти политики были где‑то там, и меня они никак не касались. Вот проснусь я, пошёл на практику, потратил пару долларов на завтрак, а толку мне от турецких властей? Никакого! Переключив на джазвую радиостанцию, я лег на диван и начал наслаждаться музыкой. Одно меня беспокоило: во время разговора с Кларис и Фрэнком до меня кое‑что дошло. Всё свободное время я проводил в кафе или на практике, куда вложил уже достаточно сил и нервов. Прихожу домой с практики, читаю пособия, засыпаю, просыпаюсь, иду в больницу и возвращаюсь в кафе. И так по кругу. Целый год я веду такой бессмысленный, а главное – бесперспективный образ жизни. Смысл от практики, если деньги кончаются? А про надоевшую учёбу в колледже – вообще молчу. Одним словом – день сурка…

Но я не жалуюсь, ибо это лучше, чем жить в кругу семьи. Каждый день, прожитый с родителями, был настоящим кошмаром. Если вы возьмёте работника фирмы по производству холодильников, который променял карьеру музыканта на стабильный заработок, и девушку “с сомнительным прошлым”, которая завела ребёнка в шестнадцать лет, то получите меня. Как бы не старалась мама забыть прошлое, а папа – казаться значимым, они неневидели меня, ведь я – единственная причина, которая сковала их вместе, а сейчас они так привыкли ненавидеть друг друга, что боятся что‑то изменить. В один момент папа напился на чей‑то свадьбе, подошёл ко мне, крепко обнял и прошептал на ухо: “Ах, если бы у нас тогда были деньги на аборт…” А мне было одиннадцать лет! К тому же, из‑за “весёлой юности” мамы, у меня был особый подарок в генофонде: наследвенный риск психических заболеваний. Сколько же она потратила денег на то, чтобы получить хоть какую‑то бумагу, подтерждающую шизофрению, когда её стали активно изучать в 40‑х. Каждый день, перед сном, я повторял одно и тоже: мне нужно избегать стресса, психотропных веществ, пить таблетки, после которых я сижу на унитазе по три часа. Хоть я и не верил в такого рода заболевания, но это была лучшая ложь, чтобы прогулять школу. Вот и получается, что для отца я былобузой, а для матери – бедным ребёнком, которого надо спасать, а не воспитывать. Но стоило мне увлечься медициной, как я сразу стал любимым сыном. Кажется, что мои предки волновались о поступлении куда сильнее, чем я. Забавно, но когда я рассказывал о себе, люди начинали меня жалеть. “Господи, Джими, мне так жаль!” “Не переживай, это всё позади!” Да, мне было неприятно, но по‑итогу, благодаря своим талантам и упорству, меня наконец‑то стали слушать. Помню глаза директора выпускной школы, когда меня назвали “лучшим учеником”. Жаль, родители этого не видели, но когда я пришёл домой, меня ждал клубничный торт ичек на семьсот долларов. Жаль, что я до сих пор живу на эти деньги. Я часто им звонил, так, ради приличия. Всегда бесило, когда отец вырывал трубку и пытался чему‑то учить: “слушай, что я тебе говорю, ты ещё молодой, многих вещей не понимаешь.” Вспомнились апплодисменты в кафе. Эх, почему нельзя было пережить этот момент ещё раз? Мне будто дали самую сладкую сладость, и мне хотелось ещё.

От таких мыслей я решил подойти к окну и подышать спёртым воздухом. Не пропуская ни одной дорогой машины, меня всё больше душило чувство вины. Год, проведённый здесь – и что в итоге? Бесплатно даю диагнозы и выношу утки за пациентами, живя на деньги родителей. Я ведь хочу лучшей жизни для себя, но будто забыл об этом. От этой мысли и холода в квартире меня встряхрнуло. Сделав глубокий вдох, я пообещал себе, глядя на фонарный столб, падающий на самое блестящее и самое дорогое авто в рабочем квартале, что буду делать всё, чтобы воплотить свои амбиции в жизнь.

– Решено: пора что‑то менять.

 

Глава 2. Риски и амбиции

На улице вновь было жарко: только когда добрался до больницы святого Олафа и сделал большой глоток холодной газировки, я остыл и был готов работать. Вообще, я много слышал об этой больнице ещё до переезда. Что мои родители, что преподаватели говорили о ней, как о “лучшем выборе”. Её основатель – Олаф Бьёрнссон: скандинавский врач‑мигрант, живший в середине 19‑го века. Судя по бесплатной брошюре, он лечил актёров, поэтов, драматургов, политиков, общественных деятелей – всех, кто мог говорить на публику. Говорят, что сам Авраам Линколь ходил именно к нему. Мол, Бьёрнссон настолько внимательно осматривал пациентов, что лечил не только их тело, но и душу. Мэр Харбортауна подумал, что назвать свою больницу в честь такого выдающегося врача – отличная идея. И старик оказался прав: за полгода существования больницы доходы вырасли почти на четверть. Всё больше инвесторов хотели видеть своё имя в списках “последователей Бьёрнссона", ведь этот статус давал множество привилегий: посещение элитных мероприятый, участие в телешоу, реклама на радио и прочее. Если у человека были деньги, и он хотел привлечь к себе внимание – это был лучший способ вложения.