Наследники с Пайнэппл-стрит

– Вроде бы друзья по универу будут в городе, так что субботний вечер проведем в баре «Лонг‑Айленд», – ответил Брэди и откусил сэндвич. Джорджиана подняла на него глаза, он заметил это и улыбнулся. Неужели он сказал про бар в расчете на нее? Захотел, чтобы она пришла туда и встретилась с ним? Нет. Ей померещилось. Он просто разговаривал с другом о планах на выходные, как обычный человек, а она случайно оказалась рядом, вот он и улыбнулся ей, потому что он не псих и не полный мизантроп.

Она промокнула уголки губ бумажной салфеткой, закрыла остатки салата крышкой, промямлила «пока, ребята» и вернулась за свой стол. Просто не смогла сидеть там и делать вид, что ест. Сама близость Брэди вызывала у нее такое чувство, будто она залпом выпила девять порций эспрессо и теперь у нее трясутся руки.

 

 

Дать однозначную оценку ситуации Лина и Кристин не смогли. Что это было: он просто болтал с другом или же хотел встретиться с ней? Так или иначе, она живет в Хайтс, иногда заходит в бар «Лонг‑Айленд» на Атлантик‑авеню, так что ничего странного, если она окажется там в то же время. В субботу вечером она тщательно оделась, лишних десять минут потратила на сушку волос и выбрала ботинки, которые натирали ей пальцы, но классно смотрелись с джинсами. Лина, Кристин и их подруга Мишель отправились в бар вместе с ней. Они прибыли туда в восемь и заказали текилу с содовой, но к тому времени, как допили, Брэди так и не появился. Кристин и Мишель ушли на другую вечеринку, которую не хотели пропустить, а Джорджиана с Линой задержались. Они заказали еще выпить, посплетничали о сестре Лины, помолвленной с самым нудным мужчиной на свете, потом об учительнице из их школы, которая сбежала с тренером по сквошу, и о матери Джорджианы, которая отказывалась отбеливать зубы, считая, что это для нее вредно, но теперь дома пила красное вино только через соломинку, чтобы не темнели зубы, в итоге пила вдвое быстрее и вдвое больше, что оказалось еще вреднее для здоровья. К полуночи Брэди так и не появился, поэтому они ушли и расстались на углу улицы, обнявшись на прощание. Джорджиана вошла в квартиру, салфетками стерла тщательный макияж и плюхнулась в постель в старой баскетбольной футболке. Самой себе она казалась одинокой и жалкой, но знала, что повсюду в городе есть девчонки, которые, подобно ей, провели вечер субботы в ожидании чего‑нибудь – потягивали напитки, читали дешевые издания в кофейне, без конца листали сайты на телефонах, – коротали в одиночестве время, пока не начнется настоящая жизнь.

Утром Джорджиана оделась в белый теннисный костюм и встретилась с матерью в «Казино», их клубе на Монтегю‑стрит. Они играли час, и ей казалось, что с каждым взмахом ракеткой в ней разрастается досада. Джорджиана по праву считалась сильным противником, умела бить резко и брала уроки с четырех лет, но ее мать была непробиваема. В свои почти семьдесят мать работала ногами так умело, что ей почти не приходилось бегать; ее удары отличала не сила, а точность, и форма была такой безупречной, что она загоняла Джорджиану, вынужденную носиться за мячом по всему корту. Игра в теннис всегда была и оставалась наиболее прямым средством коммуникации между Джорджианой и ее матерью. Разговаривать с Тильдой было непросто, она принадлежала к поколению, пренебрегающему трудными разговорами, и при малейшем намеке на конфликт или недоразумение замыкалась в себе. Когда Джорджиана была подростком, ее бесило, что все ее попытки к сближению встречают ледяным холодом. Но теннис их спасал. Когда они не могли разговаривать, они играли. Мать подбадривала ее, хвалила ее лучшие удары, давала стратегические подсказки и восхищалась ее подвижностью. В те годы, когда Джорджиана не знала, действительно ли мать ее любит, она была уверена, что, по крайней мере, та одобряет ее игру.

В альтернативной вселенной они после тенниса отправились бы обмениваться сплетнями за завтраком, и Джорджиана призналась бы в своем унизительном ожидании в баре «Лонг‑Айленд». Она рассказала бы матери о Брэди все, что могла, – с каким уважением смотрят на него другие руководители проектов, как она готова поклясться, что временами чувствует на себе его взгляд, насколько сильно она увлечена им, что он ей постоянно снится и она просыпается с трепетом оттого, что была с ним, и в то же время чувством опустошенности оттого, что это случилось лишь во сне. Но вместо этого она застегнула молнию на чехле с ракеткой, вышла вслед за матерью в большие вращающиеся двери «Казино» и направилась по Генри‑стрит к новой квартире родителей, где мать предложила ей обед, приготовленный Бертой и поданный на ее любимом фарфоре в цветочек, с салфетками в тон, и, пока они ели, смотрела в газету и молчала, разве что изредка зачитывала вслух что‑нибудь интересное.

Странно было видеть родителей в их новом жилище. В доме на Пайнэппл‑стрит Джорджиана жила с младенчества, и каждый предмет меблировки, каждая царапина на деревянной балясине, каждое пятнышко на гранитных кухонных столах казались неотъемлемой частью ее семьи, будто сам дом просочился в их ДНК и они, в свою очередь, проникли в него. Они созданы, чтобы жить в продуваемом сквозняками старом доме из известняка, чтобы скрипеть и стареть вместе со своим антиквариатом, и видеть маму с отцом расхаживающими вокруг глянцевого мраморного стола‑островка на кухне иногда было так же дико, как смотреть на Бена Франклина, играющего на «Нинтендо свитч».

Еще более странным, чем видеть родителей в их новой квартире, Джорджиане казалось думать о том, что в доме ее детства живет молодая жена Корда. Поначалу Джорджиана ничего не имела против Саши, но потом случилось два события, которые поставили крест на теплых и приятных отношениях с золовкой. Первое произошло за месяц до свадьбы Корда, когда он явился к Дарли домой пьяный, с опухшими глазами, потому что Саша отказалась подписать добрачное соглашение, ушла из его квартиры и не возвращалась. В какой‑то момент неделю спустя Саша вновь появилась. Корд больше не желал об этом говорить, и ни Джорджиана, ни Дарли не знали подробностей. Второе событие имело место в ночь свадьбы. Джорджиана и Дарли вместе со всеми гостями помоложе отправились после торжества в бар на Стоун‑стрит. Двоюродный брат Саши, Сэм, весь вечер вел себя совершенно развязно. Поймав Джорджиану в конце стойки, он напрямик спросил, насколько упакована ее семья.

– Что? – отозвалась Джорджиана, смеясь и не веря своим ушам.

– У этого вашего малого, Корда, денег точно дохрена. Только послушать, как вы говорите, и поглядеть на все эти клубы. Видно было, что Саша выскочит за богатенького. Она изменилась с тех пор, как перебралась в Нью‑Йорк. И вот на тебе, спуталась с республиканцем из частной школы.

– Корд не принадлежит ни к какой партии, – возразила Джорджиана, словно это отменяло все сказанное Сэмом. Но когда она думала об этом случае и вспоминала переговоры Саши по поводу добрачного соглашения, это выводило ее из себя. И вот теперь Саша жила в доме Джорджианы.

 

Несмотря на воскресенье, отец Джорджианы работал во второй спальне, где устроил себе кабинет. Закончив есть, она заварила чашку английского чая с молоком и двумя полными ложками сахара и негромко постучалась к нему. Ее отец читал старый, пожелтевший номер «Уолл‑стрит джорнал», глядя в лупу; его очки лежали рядом на столе. Джорджиана поставила чай возле отцовского локтя и поцеловала отца в щеку.