Не забудь меня похоронить

Эдуард вздрогнул от голоса за спиной. Обернулся – и никого не было. Да и быть не могло. Да, стоило навестить сына от первого брака. Сколько ему сейчас? Шестнадцать, семнадцать? Развод дался настолько тяжело, что даже видеть Димку не хотелось. Может. оно и к лучшему, что не навестил, кто знает, что ему мать наплела?

«Я просто устал».

В мини‑баре стояла початая бутылка. Недорогой джин с горьковатым апельсиновым привкусом, самое то после тяжёлого дня. Вспомнилось отцовское «напиваются только слабаки!», но это уже давно мужчину не останавливало, как и то, что сердце его уже давно шалило. Просто себя он слабаком считать не хотел. За огромными стеклянными окнами во всю стену была фиолетовая ночь, прочерченная оранжевыми пятнами фонарей.

Он чувствовал себя победителем, но… Что‑то щёлкнуло, около дверей раздались шаги, только в прихожей свет не загорелся.

– Лилит? – обернулся он с облегчением. – Ты приехала? Почему не позвонила? Я бы попросил встретить тебя в аэропорту и …

В прихожей никого не было, а входная дверь была открыта. «Чёрт, закрывал же вроде», – мужчина потянулся за ключами, и в этот момент погас свет в гостиной. На секунду всего – с порывом ветра освещение включилось.

Эдуард огляделся. Никого не обнаружив, закрыл дверь и сел обратно на диван. Хотелось чего угодно, но не тишины – он включил телек. Попал на экстремальный спорт, где в прямом эфире шли уличные велогонки, и диктор рассказывал про передаточное число и дрифт участника номер 13… Мужчина пощёлкал пультом, но ночью крутили тупость с перерывами на рекламу.

Хотелось разговора. По‑человечески поболтать. Он вздохнул и сделал кое‑что, ему несвойственное – сам набрал номер Лилит… Она не была канонической красоткой, – может, потому и создала своё модельное агентство? Характер у неё был мерзкий, но иногда она проявляла потрясающую чуткость. Из‑за неё отчасти он и развёлся. Но в трубке шли только длинные гудки. Он налил себе ещё джина и прошёлся кругом по гостиной под шум гонок с экрана.

Привычные действия не приносили покоя, и Эдуард позвонил начальнику охраны – тот должен был приехать по первому вызову, чтобы проверить охранные системы или просто узнать, всё ли в порядке. Но телефон всё так же передавал только заунывное пустое гудение.

– Да что же сегодня такое! – выругался Эдуард и покачал остаток алкоголя в бутылке. Оранжевое стекло напоминало уличные фонари и старые лампы в коридоре родительского подъезда.

Не спишь, Эдуард?

Мужчина вздрогнул. Он узнал говорившего и подумал, не многовато ли выпил натощак. В комнате было пусто и ничего не происходило. Ни теней, ни странного свечения, ни таинственного выключения света. Решив избавиться от наваждения (наверняка он услышал голос отца только потому, что думал о своем сыне), он набрал номер женщины еще раз. В этот раз Лилит взяла телефон. Голос ее звучал развязно и расслабленно.

– Эдик? Как дела?

– Лиль, не пей много.

– Спасибо за заботу, начальник, – передразнила его женщина, – я не пью, я слежу, чтоб мои пигалицы‑модельки много не пили. Чего там у тебя?

В её трубке слышались другие женские голоса, донельзя весёлые.

– У меня всё отлично.

– А… – протянула она, – это забота. Ну что же, спасибо. Эй! Не смей это делать, дура! Мне эти туфли тридцать шестого размера ещё нужны! – бросила она в сторону. – Извини, мне надо остановить эту вакханалию, а то они разнесут тут всё. Подумаешь, удачно выступили! Мне тут живые души нужны!

И бросила трубку. Голос звучал странно, как из другой реальности.

С другими говоришь, а со мной не хочешь?

Он обернулся, но ничего не увидел – ни тени, ни колыхания воздуха.

Мог бы хоть на сорок дней за меня помолиться! – услышал он уже у самого уха.

– Прости, отец, – невольно сказал он, – прости.

Поздно.

Миллионер Эдуард Тарасов упал на пол своей модной гостиной, обставленной дизайнером в стиле хай‑тек. У него остановилось сердце от нервного напряжения, чувства вины и, конечно же, алкоголя.

В другом городе, где в начале сентября ещё было тепло, красивая молодая женщина открыла глаза и потушила чёрную свечу пальцами. Лилит очень ей помогла, и теперь надо отдать долг: обработать Баюна для неё. Плюс одна душа, минус одна душа. Осталось не так уж и много до нужных трижды по шесть душ взамен важной для неё одной.

Славка

Кирилл сел рядом, сдвинул наушники набок и спросил, читаю ли я новости. Как рано он пришёл, понятия не имею. Но брат был причёсан, в чёрной рубашке и с аурой пафоса и благочестия, блин. Я тут давлюсь мерзким смузи и овсяным киселём, а он улыбается. А, не. Норм. Нормально улыбается, понимающе. Он посмотрел на моё очень сытое и довольное лицо, достал из кармана пятьсот рублей со словами «На пожрать». Кир подрабатывал в крутом барбершопе и всё предлагал, чтоб я туда сходил и меня нормально подстригли, не за триста рублей. Просто за спасибо. Обломится. Сам справлюсь.

– Слушай, так ты не в курсе, что случилось?

Он снова показал мне телефон. В ленте новостей среди курса доллара и нефти было: «Миллионер Эдуард Тарасов умер в пригороде Санкт‑Петербурга».

Я бегло просмотрел заголовок и покачал головой.

– Понятия не имею. Это кто?

Кир уставился на меня как на идиота. Высокомерие его накрывало часто, и здорово меня бесило.

– Это отец Димки Тарасова, ты же с ним учишься. Димка ездил на похороны?

– У него вроде дед умер полтора месяца назад. Про отца Димка ничего не говорил. Тебе‑то какое дело?

Брат посмотрел на меня ещё более странно.

– У твоего друга отец умер, а ты спрашиваешь «какое дело?»

Мне сразу вспомнилось наше прошлое и стало неловко.

– Мы сейчас с Димкой не общаемся. Хотя он вчера смурной был.

– Почему не общаетесь?

– Ну, – я отвёл глаза, – понимаешь…

– Девушка? – он прищурился. – Всё равно – спроси.

Брат не стал договаривать. Отвернулся.

– Короче, ты знаешь. А с девушкой осторожней, всякое бывает.

После того как отец ушёл, брат стал параноиком насчёт девушек и женщин. Иногда внезапно хмурился. Невзлюбил телефоны. Если надо, даже учительнице сообщения писал. Или приезжал вживую. Мама сказала, это потому, что он папин телефонный разговор с любовницей нечаянно подслушал. Я думал, из‑за того, что брат в принципе не любил говорить. Он меня и научил читать в четыре года, и потом долго старался только записками со мной общаться, если папа не видел.