Обилие образов лилий

Дешама, к тому моменту уже разбогатевшего на своем таланте привлечения детей к экранам телевизоров и обложкам комиксов, пригласили в Йоркский университет дать лекцию о маркетинговом продвижении творений своих писательских трудов. Ричи был впечатлен энергичным выступлением Дешама, так сильно отличавшегося от остальных профессоров в университете, контрастировавшего на фоне их скучного бубнежа эпатажными заявлениями и практическими советами, которые он смело бросал бронзовыми копьями с лекционной стойки в сторону впечатлительных студентов, пронзая их неокрепшие умы. Ричи был не единственным студентом, кто подошел к Дешаму после лекции с целью выразить своё восхищение и поблагодарить его за такое чарующее выступление, – конечно, не без внутреннего намерения набиться к нему в ученики и попасть в труднодосягаемый бизнес, сулящий богатство и славу, – однако, он был единственным, кто приглянулся Дешаму, тот сказал Ричи: «Ты толковый парень, навести меня как‑нибудь, буду рад свежему взгляду и молодецкой прыти», – и протянул ему свою визитку. Ричи удалось впечатлить Дешама за те несколько минут что они разговаривали, и он решил не упускать такой шанс. Уже спустя какую‑то неделю он сидел в его шикарно мебелированном кабинете, а через две – на террасе его загородного особняка, где солнечные лучи играючи щекотали волоски на руках Ричи и его Ментора. Они часто сидели на резных креслах из сандалового дерева, а рядом неизменно стоял гладкий палисандровый стол, на столешнице были вырезаны плетенные кольчатые узоры, напоминающие по форме темный блеск золотых колец кольчуги Афины Паллады, словно сошедшие с холста Густава Климта, на столе покоилась серебряная лохань полная всегда свежего винограда, для ног же, между креслами и столом, была скамейка. Обедали они при всем убранстве, наперед покрывая кресла узорной тканью они насыщались пищей беседуя, попивая свежевыжатый апельсиновый сок или вино из златых кубков, Дешам искусно подбирал каждую отдельную часть своего интерьера. Здесь Ричи делился своими литературными наработками и идеями, попутно цепляясь за каждое брошенное слово Дешама, Ричи излагал свои намерения и советовал собственную кандидатуру тут и там, в разговоре он быстро скакал как горный козёл с одного на другое, наудачу, за каких‑то пятнадцать минут мысленно перепробовав себя во всех потенциальных стезях, от литературы до режиссуры и актерства. Вскоре он понял, что эти попытки угодить ни к чему, что не стоит бросаться наобум, попусту растрачивать свой потенциал – опасно, а пытаться ухватиться за любую авантюру – может и вовсе погубить даже самого способного юношу; Дешам и сам ему об этом намекнул: «Мальчик мой, в тебе горит огонь, но стоит вовремя поубавить пыл, чтобы он ненароком не сжёг всё вокруг», – говорил он ему. Они очень сблизились за то время, пока Ричи ещё учился в университете. Он часто пропадал у Дешама, заменяя занятия в университете мудростью своего Ментора, впитывая эту мудрость как губка, лишь изредка фильтруя её, в основном же, он принимал все доводы Дешама на веру, месье не давал повода сомневаться в себе. Дешам говорил, что видит в Ричи потенциал: «В тебе есть напористость, стоит тебе ухватиться за возможность, и ты её не отпустишь, вцепишься зубами как ротвейлер, осталось лишь найти стоящую цель», – это льстило молодому, подающему надежды студенту. Он тратил всё больше времени в чарующем загородном особняке. Тогда тетушка Молли начала допытываться, где он пропадает: «Неужто, ты встретил даму сердца, дорогой? Ума не приложу, где ещё молодой парень может теряться днями напролет», – спрашивала она, докучая ему различными вопросами. Ему сложно было рассказать своей любящей тетушке правду, «Тетушка Молли – женщина приземленная, она совсем не поймет такую тонкую личность как Рене Дешам Дюбуа, более того, она поймет всё совсем неправильно, а этого допустить нельзя, пусть она остаётся в неведении» – думал он. Ему приходилось придумывать разные предлоги для своих исчезновений и опозданий к субботнему ужину у тетушки, такому традиционному и нерушимому, отсутствовать на котором было бы просто непозволительно.

Годы шли, опека тетушки над Ричи спала, оставив из прошлого только субботние ужины, напоминающий о прошедшем времени, как мерцающий призрак былых дней. Субботние ужины у тетушки было невозможно сравнить с любым другим приемом, в них таилось нечто особенное, возвращающее сознание Ричи на годы, они пробуждали в нем ребяческую весёлость и самодовольство. Ричи чтил и ценил эти вечера в компании тетушки, но в особо жаркие дни, он навещал и Дешама, их традиция обедать на террасе его особняка незыблемо вытерпела пятилетний срок. Ричи уже не был юношей с планами покорить весь мир, а возраст Дешама неуклонно стремился от отправной точки всё дальше, но дружба их стала ещё крепче, потеряв лихой свободолюбивый шарм, она стала более практичной и взаимовыгодной. В один из таких жарких дней, когда солнце слепило своей яркостью, а деревья и трава безвозмездно отдавали головокружительное количество кислорода, Ричи обмолвился Дешаму о своей любви к Хлои.

– Я встретил одну девушку, – начал он, – очаровательная особа, мне даже кажется, я влюбился в неё. Я знаю её не так давно, но уже люблю.

– Я встретил одну девушку – так начинается история гибели мужчины, Ричи, – проговорил Дешам невозмутимо, будто заранее, ещё этим утром, он получил письмо с содержанием: «Ричард Оуэнс, в 14:39 по Гринвичу, сообщит получателю, Рене Дешаму Дюбуа, откровенную новость о знакомстве с дамой, именующейся Хлои Гудвилл». – И судя по твоей речи и учащенному дыханию, а она, твоя дама, ведь даже не сидит с нами за столом, ты от неё без ума.

– Это история не о гибели мужчины, но о его восхождении, – парировал Ричи. – История, о преодолении страхов, о том, как мужчина полюбил, о том, как он приобрёл то, что однажды потерял. Она прелестная девушка, и вы ошибаетесь, Дешам, но да, я совершенно без ума от неё. Называйте меня последним безумцем, но помните – это история не о гибели, а восхождении, как восстаёт из пепла огненный феникс и поднимается к небу – так восстану я, поднимусь над праздной, затягивающей меня пучиной жизни вверх, к облакам.

– Тебе будет сложно меня переубедить, но я весь внимание. Расскажи мне об этой очаровательной особе. Как её зовут?

– Хлои Гудвилл, – он произнес имя вслух, и волшебный эффект её имени возымел своё действие, воскрешая ещё теплые воспоминания, перенося его сознание с террасы в кафетерий, в парк, их первый поцелуй, её уютная квартирка, её больная мать. Хлои ходит по деревянному холодному полу мягкой поступью, готовит лекарство, мочит теплую тряпку водой, кладёт её на лоб и ласково целует маму в щеку, обжигая губы о сухую кожу, сгорающую от температуры. Ужин в его квартире, тарелки с яствами освещают свечи, бокалы с красным вином, белая простыня на постели пахнет свежестью, она была застелена утром, ещё не успела испытать на себе вес человека, или двух, – ненадолго. – В ней очаровательно непременно всё, друг мой. Прежде всего – её неиссякаемая доброта. Видите ли, месье, её мать серьезно болеет, Хлои тратит каждую минуту свободного времени чтобы облегчить её бремя, заботится о ней словно ангел.

– Ты не находишь в этом некую жестокость? Не думал, что она не ангел, а совсем наоборот? – прервал его Дешам.

– Что вы имеете в виду? – Ричи глядел на Дешама совершенно непонимающим взглядом.

– Что она только продлевает страдания своей матери, – отрезал Дешам. – Отбрось гуманистские замашки и посмотри на это незатуманенным взором, представь себя человеком непричастным: женщина лет уже не молодых, свой век она пожила, сильно больная, каждый её день проходит в агонии пыток, которые приумножает её собственная дочь.

– Вы пускаетесь в догадки, месье, что вам обычно не присуще, – отвечал Ричи. – Да, Агнес, так зовут её мать, не пышет здоровьем, мне удалось самому в этом убедиться, но она выглядела довольно оптимистично, – он невольно приукрасил, сам это заметил, и даже подивился, зачем он это сделал. На самом деле она ужасно выглядела, а весь её оптимизм отражался в кривых улыбках, которыми она щедро одаривала Ричи, физически же она показалась ему чахлой, её сухопарые конечности грузно лежали на двух толстых одеялах, говорила она мало, слабо и с прихрипом, все думы Ричи умещались тогда в одну лаконичную фразу: «Эта женщина страдает, мне её жаль», – так он и думал о ней.