Обилие образов лилий

Ритмика и мелодичность Гёте зацепила его, он даже считал себя фанатом, почитателем, при этом прочитав лишь одну трагедию, – и за это он себя презирал тоже в силу своего возраста, или может, в силу своего нрава. В более позднем возрасте он притрагивался к Уильяму Фолкнеру, Достоевскому, Джойсу, словом, он тешил себя всем, что только лежало на полке в их домашней библиотеке. Даже пытался что‑то сам писать, но получалось у него скверно. «Он резко повернул свою голову. Свою голову? Ведь и так ясно, что голова, которую он поворачивает – его. Вычеркнуть “свою”. Он резко повернул голову. А зачем ему вообще её поворачивать? Эта информация ведь совсем ничего читателю не дает, и смысла никакого под собой не содержит. Или содержит? И почему резко? К черту, в топку это всё».

В семнадцать лет, когда было пора думать о будущей профессии, он часами убеждал тётю, что ему просто необходимо поступить в колледж на литературоведение. Тётушка Молли была немного другого мнения, она хотела, чтобы Ричи поступил на автомеханика, как её знакомый Бобби Вуд, который на машинах сколотил хорошее состояние. «Вот посмотри только на Бобби Вуда, Рич, он ведь глупый и законченный олух, а на машинах то… на машинах он вон сколько заимел!», твердила ему тётушка Молли, однако Ричи её и слушать не хотел, стоял на своем твёрдо, и всё на этом. В этом споре Ричи свою тётю одолел, и, всё‑таки поступил в Йоркский университет. На это ушла круглая сумма, благо, его обучение в университете покрыли деньги со страховки, хранившиеся в банке с его четырехлетия.

Первый год в университете прошел для него просто отлично. Он был полон энтузиазма, настроен покорить этот мир. Он жил в кампусе, у него был сосед по комнате, хотя они особо не ладили, все было, казалось бы, прекрасно. Но, ко второму году обучения, ему стало скучно: «Бесполезное занятие. Если и есть в мире что полезного, то этого тут точно не найти. А его и нет то, слышишь ты меня? Нет полезного то в мире хоть чего‑то», в сердцах говорил своему соседу, тот же был вынужден слушать его речи и мысли постоянно, что жутко его утомляло, и поэтому он часто проводил время в других комнатах, так Ричи и оставался в комнате один вечерами, не зная, чем себя занять. В университете он не завел себе друзей, только знакомых, и тех не много. Жутко скучая, он ходил ночами по кампусу всё думая о разных «думах».

Было несколько девушек, которые ему нравились, они пересекались иногда, он чувствовал к ним симпатию, но не более. Учеба тоже казалось ему скучной, хотя он продолжал читать, иногда, в то время, когда он был не занят «думами». На втором году обучения он забрал документы, вещи из своей комнаты, попрощался со своим соседом, вернулся в квартиру тётушки и был таков. Ему тогда было восемнадцать. Он был не дураком, сразу понял, что «так дело не пойдет», как сказал он сам тётушке и начал искать работу. Он шерстил газетные объявления в поисках подходящей вакансии. «Заправщик. Требуется молодой парень на заправку по адресу 86 Чапелфилдс Роуд. Разносчик газет. Посыльный. Ладно, заправщик не так уж и плохо». Он устроился на заправку и проработал там полгода. Скопил немного денег и переехал от тётушки, вопреки её уговорам остаться. «Да, тётушка, знаю, я тебя совсем не стесняю, но ты ведь, и сама понимаешь, мне нужно куда‑то двигаться, пусть это будет первым маленьким шагом», – так он ей говорил, однако же, куда «двигаться» он не знал совсем.

Он начал арендовать маленькую квартирку недалеко от того места, где он работал. Одна комната, небольшая кухня, приглушенный свет. «Как раз то, что можно ожидать с квартальной арендной платой в шесть с половиной фунтов», – думал он сам. Позже он уволился и нашел работу получше, копирайтером в Бредфорд Телеграф, он ведь всё‑таки был «смышленым парнишкой», как о нём отзывались профессора в университете. Он писал и редактировал мало кому интересные статейки, но платили там лучше. Там он и проработал следующие четыре года, пока ему не стукнуло двадцать два.

– У меня эта рутина уже в печёнках сидит, Эрик, это невыносимо. Два года. Два серых года пролетели мимо. Я даже не могу сказать, что они пролетели быстро, знаешь, это очень странно, то время текло очень медленно, и я буквально отсчитывал секунды до следующих выходных, и стрелка на часах будто нарочно замедлялась, то оно улетало с такой скоростью, что я и глазом моргнуть не успевал. Эти два года не привнесли в мою жизнь ничего нового, но и ничего не отняли. Будто жизнь кипит для кого‑то другого, а я так, стою на задворках и посматриваю, не принимая участия, – Ричи рассеяно глядел на Эрика, будто и не ждал, что он что‑нибудь ему ответить.

– Ну это ты драматизируешь, Ричи. У меня и самого за это время не многое что поменялось. Это ведь жизнь – она идет своим чередом. Ты ведь не думал, что за это время станешь премьер‑министром или рок звездой. Да и ты закрываешь глаза на светлые моменты, как будто специально видишь только плохое. Это были не самые плохие два года, уж точно, – Эрик говорил бесстрастно, не вкладывая в слова ничего, что могло бы отозваться в разуме Ричи, словом, они «сотрясали воздух» и говорили ни о чём.

Ричи сидел с отсутствующим лицом. Он скучал. Не от разговора, нет, он любил выпить и поговорить с Эриком, или Патриком, или еще с кем из знакомых. Он скучал последнее время постоянно. В его жизни не было ничего, за что он мог бы уцепиться, увидеть в чём‑то отражение своей души, так он думал. У него была не самая плохая работа, маленькая квартира на окраине Йорка, пара хороших друзей, куча знакомых тут и там, но это всё было несущественно: «Всё не то, всё не то!», – говорил он Эрику недовольно. «Я ведь хотел стать знаменитым писателем…», – говорил он уже жалостливо, – «Но после нескольких очередных неудачных попыток было так сложно что‑то начать, знаешь, Эрик, как это сложно – начинать то, в чём ты не уверен? Начинать что‑то, заранее зная, что ты этого дела не докончишь? Написать несколько страниц, а потом разорвать их в сердцах на маленькие клочки да пустить по ветру. Глупости, вздор!», – говорил он иногда будто в горячке, мечась по комнате и как бы не зная, куда себя и деть. Он обозлился на себя, и теперь только вынашивал идеи в голове, даже не записывал их, а потом и вовсе, естественно, их забывал. Барьер, через который нужно переступить, чтобы начать написание великого романа, который потрясёт весь мир – или, хотя бы, маленького читателя, – был непреодолим.

Ему было скучно. Наскучила сама жизнь. И в этот самый момент произошло то, что перевернуло его мир с ног на голову и перекрутило его внутренности. Он встретил её.