«Откровения о…» Книга 3. Расплата
«Я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить… Но ты спишь и не знаешь – а у меня на это словно эхом из глубины души откликается: «Я люблю тебя, Люд. И ничего не могу с этим сделать…»[1]
И вроде предал, вроде поругались и даже, вроде, расстались… но я сидела и улыбалась, как счастливая дурочка, и в каждой засоренной посторонними шумами строчке песни узнавала нас с Денисом.
Глава 12
Я так ждала его. Так надеялась, что он не выдержит, так хотела, чтобы приехал… Весь день безвылазно просидела у окна в общаге, боясь отлучаться даже в туалет. Но с каждым бесконечно долгим часом меня всё больше сковывало мукой. Не было сил даже на то, чтобы нормально дышать.
Потом я лежала на мамкином диване, уткнувшись носом в его спинку, и грудь уже ломило от нехватки кислорода, но я не могла вздохнуть. Мне было больно, это раз, и я боялась случайно стряхнуть зыбкий анабиоз, накативший на меня как спасение – это два. Вялые‑вялые мыли, такие же поверхностные, как дыхание, и обрывками эха в голове – ночная песня…
…К утру я заездила кассету до того, что плёнку сначала зажевало, а потом она ещё и порвалась в двух местах. Батарейки изгрызла до ломоты в зубах, выжала из них всё что можно…
Мой откат, когда я простила бы Денису всё на свете, длился примерно до обеда, а потом снова наступило зыбкое плато. Тот самый анабиоз, из которого страшно было выходить, потому что за ним – я это знала точно – меня ждал ад. И я уже чувствовала, как начинаю в него падать.
«Он не приехал и не приедет. А ты как думала? Любит? Угу. Конечно. Но не он ли говорил, что признания в любви сковывают в первую очередь того, к кому обращены? Обязывают. Нагружают ответственностью за того «кого приручили»… Ну что ж, хорошая попытка, Денис Игоревич. Только надо было бы действием подкрепить! Хоть каким‑нибудь! А не подкрепил – значит не больно‑то и хотел. Ну и хрен с тобой тогда! Подумаешь, трагедия! Да кто ты вообще такой?!» – и всё это на фоне едкой, мучительной до тупой пульсации в затылке и перебоев в сердце ревности.
Сама мысль о том, что Боярская добилась своего, приводила меня в исступлённую ярость. Так и виделось, как она довольно мурлычет у него на груди, снисходительно посмеиваясь над красиво уделанной соперницей. Как упивается им, дорвавшись до его губ, рук, тела и страсти. Как прорастает в него всё больше и больше… И он шепчет ей всё тоже, что шептал мне, зарывается лицом в её волосы, дарит ей этот восторг – быть его, быть под ним, быть для него. Невыносимо. Хочется выть и царапать стены. Но я только лежу и боюсь шелохнуться, чтобы не впасть в истерику.
На работу я не поехала. Сначала не было сил, а потом ещё и поняла, что посрать мне теперь на Зойку. Правда, ещё часа через полтора до меня дошло, что вообще‑то нифига не посрать. Наоборот. Отныне она мой единственный счастливый билетик, мой шанс и перспектива. Ну да, мадам поступила со мной некрасиво, но блин… А кто красиво? Денис?!
А поэтому – сопли в кулак, и шагом марш дружить с императрицей! Теперь уже добровольно. А там, глядишь, и к концу года и у меня отрастут какие‑никакие, а всё ж таки яйца. А кроме того, я ещё посвечусь на Мухосранском Олимпе! Я ещё не раз проплыву перед ЕГО носом, но вне зоны досягаемости. Мы ещё посмотрим, кто кого потерял!
Около девяти вечера, словно очнувшись вдруг, обнаружила себя на подходе к Лёшкиному дому. Не то, чтобы я пошла сюда в коматозе, но… соображала херово, да. Скорее просто чувствовала. Среди полного хаоса и раздрая в мыслях, желаниях и чувствах, как ни странно, остался один незыблемый, тёплый, похожий на лампадку в Красном углу маячок – Лёшка.
Ну… как‑то так, да. Не смотря ни на что.
И я летела на этот огонёк как глупый мотылёк‑однодневка, не соображая, что творю.
Но вот очнулась, словно кто‑то за руку одёрнул… Шаг невольно замедлился, и на вторую чашу душевных весов, в противовес «Да блин, ну а почему нет‑то?» упало вдруг «Кобыркова, ты что творишь, вообще?»
С одной стороны казалось Лёшка – то, что мне сейчас надо. Обиделся он там, не обиделся, предал – не предал, почему свалил в спешке из Москвы, и всё прочее мы могли бы обсудить вот прямо сейчас, стоило мне только завернуть за угол и подняться на второй этаж… Я даже свет в его окне уже видела. И, что самое интересное, мы бы поговорили! Без дебильных недомолвок, без пафосных «ты ничего не понимаешь» и «так будет лучше для тебя» Нет, бывало, конечно, что мы с ним тупили и плутали в трёх соснах, как придурки обижаясь друг на друга за какую‑нибудь фигню, но ведь, то игра такая была – «вынеси мозг» называется. А сейчас не было настроения играть, к тому же, мы, кажется, оба доросли до нормального «поговорить» И поговорили бы, без сомнения. Но вот что потом? Пятой точкой чувствовала, что всё могло бы закончиться тем, о чём предостерёг Денис.
Остановилась. Короче, я не должна. Пусть Денис и козёл, но он – не я. Сначала поговорим. Объяснимся.
Идти мне было некуда. Общажное кресло‑кровать, заблаговременно освободив место для будущей кроватки малыша, давно валялось на городской свалке, белокаменка – по понятным причинам не вариант, да и ключа нету. В кошельке что‑то около сотни косых, но это не проблема. Зарплата в Олимпе по неделям, кроме того, Зойка обещала премию за Москву. А если окончательно забить на технарь, то можно набрать ещё и утренних групп. Так что сниму квартиру, не вопрос, но это завтра, а сейчас?
Гостиница «Тяжстрой», расположенная в трёх остановках от общаги, встретила меня прокуренным вестибюлем и тишиной. Обстановочка, конечно, далеко не Интурист. Но у нас на районе другого ловить и не приходилось. Зато номера относительно дешёвые.
Но даже тут не срослось. Оказалось, что мой паспорт тоже остался в белокаменке, а поселить меня без него, даже на одну ночь, не согласились. Ну что за хрень? Такое ощущение, что я лишняя на этой планете… Значит всё‑таки в общагу. На коврик перед дверью, блин.
В гордом одиночестве стояла на остановке, ждала последний автобус, когда к бордюру с визгом подлетела чёрная девятка, и из неё выскочил чёрный орёл. Спасибо хоть темные очки с круглыми стёклами были на лбу, а не на глазах. Маленький – мне по плечо, понтовый. Спортсмен, наверное, хрен ли, не просто же так в спортивном костюме, угу. И в модных резиновых шлёпках.
Бежать сразу было как‑то стрёмно, поэтому я просто шагнула к краю остановочной будки, туда, где, наполовину выглядывая из под заплёванной лавки, торчало покорёженное цинковое ведро – подобие мусорки. Если что, буду им отбиваться и орать, а что делать‑то?!
Кавказец сразу пошёл в наступление: шалям‑балям, покатаемся‑помотаемся, шапусик‑мампусик, шоколадку‑моколадку и всё такое. Я молчала и отворачивалась. Где, блин, этот автобус? До полного счастья открылась водительская дверь, и из неё вылез ещё один горный орёл. Страшно, но в принципе – не особо криминал. Люди на улице были, хотя и мало. К тому же в этот момент короткий свист, и откуда‑то подбежал мужик:
[1] «Дыханье» Гр. «Наутилус Помпилиус. Сл. Илья Кормильцев, муз. Вячеслав Бутусов, исп. Вячеслав Бутусов. (1995г)
