«Откровения о…» Книга 4. Верность
– Богдан, пожалуйста… Я в порядке, правда!
А он только приобнял её и, не говоря ни слова, требовательно, но аккуратно подтолкнул к выходу, по‑прежнему прикрывая собою от меня, словно опасался, что я с ней что‑то сделаю.
– Богдан, ну пожалуйста! Ну я прошу тебя! Это она! Понимаешь? Она! – слабо упираясь, упрашивала Кристинка.
От него – ноль эмоций. Просто довёл её до выхода и долбанул кулаком в дверь. Та тут же открылась и Богдан этот, настойчиво выталкивая Кристинку наружу, едва заметно повернулся ко мне:
– Здесь жди.
Вернулся минут через пятнадцать. Один. На меховом воротнике распахнутой куртки россыпь стремительно тающих снежинок. Сел напротив, через стол, вальяжно развалился на стуле и уставился мне в лицо. Молча. Изучая. А у самого – морда непробиваемая и аура такая… сильная. Даже упрямая. И ещё и шрам на брови добавлял ощущения какой‑то лихой отмороженности. До мурашек под этим взглядом. Тяжело выдержать. Вдавливает. Руки огромные, кисти расплющенные, набитые долгими тренировками в зале. Или живыми драками, что скорее. Таким как он в глаза без приглашения не смотрят, это я знала от соседки по шконке, матёрой воровки‑рецидивистки, любившей травить бандитские байки. Поэтому и не смотрела.
– Зовут как? – почти не разжимая губ, спросил он.
– Боброва Мария Сергеевна, – машинально выдала я, – семьдесят тре…
– Не, – шевельнул он пальцем, отметая мой бред. – Настоящее.
Я и всё‑таки посмотрела на него, не удержалась. И тут же снова уставилась в стол. Глазищи чернючие, а взгляд холодный, как мертвец в холодильнике. Пробирает до костей.
И он и так всё про меня знал. Это было очевидно.
– Кобыркова Людмила Николаевна, семьдесят шестого года рождения.
Он кивнул, помолчал.
– Хорошо тебя заныкали, качественно. – И вдруг резко подался вперёд: – На волю хочешь?
– Да, – твёрдо ответила я. Потому что даже если он окажется засланным, мне, после исчезновения Алёшки, терять больше нечего.
– Тогда сегодня ночью придётся умереть. Готова?
Хрен его знает, что это значит, но…
– Да.
Он дёрнул углом рта, изображая улыбку и, откинувшись назад, принялся расстёгивать ремень…
Внутри пряжки оказалась нычка, а в ней – три маленькие голубые таблетки. Ссыпал их в руку, скользнул повёрнутым ладонью вниз кулаком по столу, ко мне.
– Глотай сейчас.
Хотелось спросить что это. И что значит это вообще значит – умереть. И кто он вообще такой. И что будет дальше. И много чего ещё… Но это был не тот человек, у которого спрашивают, я чувствовала это каждой клеткой тела. Могла ли я ему верить? Нет. Никому нельзя верить. Вообще никому.
Разве что Кристинке.
Я протянула руку навстречу. Он сбросил таблетки мне в ладонь и тут же сжал её:
– Долг платежом красен, поэтому просто верь мне. Милаха.
Его пальцы оказались твёрдыми, но неожиданно горячими. Настолько, что когда он тут же убрал руку, мне даже стало зябко. И волнительно. Милаха… Как эхо из прошлой жизни. Как пароль к доверию.
Господи, если я умру, благослови и защити Алёшку! И, не давая себе времени на сомнения, я кинула таблетки в рот.
Он велел не бояться, и я старалась унять дрожь в руках. Он строго‑настрого приказал помалкивать, и я весь вечер старалась быть естественной… хотя так хотелось подсесть на шконку к Марго и договорить всё, что не успели! Хотя бы руку ей сжать на прощание… Но мы только по обыкновению молча переглядывались. Я кричала ей взглядом: «Спасибо! Спасибо тебе за всё!»… Но она не слышала, и от этого хотелось выть.
Господи, и за Марго присмотри, пожалуйста!
Ещё он сказал, что с такой дозы прихода не будет – сразу коматоз. Но через какое‑то время после отбоя я всё‑таки почувствовала лёгкость во всём теле и счастливую радость… Которые тут же сменились дикими судорогами и болью.
И последнее, что запомнилось – это кружащий надо мной потолок и смертельное отчаяние в глазах Марго.
***
Очнулась в незнакомом месте. Сразу к обеим рукам прилажены капельницы. Башка, как колокол – такая же пустая и гулкая. В комнате никого.
Сначала ничего не могла вспомнить, даже себя. Тошнило. Сушняк такой, что аж дышать больно. Завозилась, застонала, и сразу прибежал какой‑то мужик. Проверил системы, осмотрел меня: давление, сердцебиение, пульс, зрачки… Попросила пить – дал сделать несколько глотков и велел не напиваться сразу много, чтобы не вырвало. Я пожаловалась на то, что ничего не помню, он обещал, что это скоро пройдёт. Сделал какой‑то укол, и я почти сразу уснула.
Мне снилась Кристинка. Мы с ней куда‑то шли, и она рассказывала мне что‑то про Ника, а я никак не могла вспомнить кто это. Тягомотный бесконечный сон, полный тревоги и попыток понять, что происходит.
Зато проснувшись, сразу вспомнила кто я. И Богдана этого и его голубые таблеточки. И как парила где‑то в стратосфере и плакала, восхищаясь красотой земного шара: маленького, беззащитного и такого родного… А потом падала с огромной скоростью вниз – в боль и судороги, в обрывки фраз: Тридцать на пятьдесят… Падает… Адреналин… Не вытянет… Пульса нет… Ещё давай…
Открыла глаза. За окном светло, у столика в углу вчерашний мужчина, набирает что‑то в шприц. Услышал, как я завозилась, обернулся:
– Ну как мы?
– Живая, – прошелестела я.
– Живая, – подтвердил он, и перетянул жгутом моё плечо. – Работаем кулаком… Отпускаем. Угу… – сосредоточенно вводил лекарство, поглядывая на меня: – Как самочувствие? Может в голову ударить, может жаром обдать, не пугайся.
– Обдаёт, – охнула я.
Он дежурно улыбнулся и, придавив место инъекции ватой, согнул мой локоть.
– В этот раз живая, а в следующий могут и не откачать. Поэтому мой тебе совет – завязывай. Наркотик не решает проблемы, и даже не облегчает. А тебе, по‑хорошему, ещё жить и жить.
***
Мужчина периодически заходил ко мне, следил за давлением и пульсом. А когда за окном стало смеркаться, в комнату вошёл Ник.
Он был подчёркнуто дружелюбен, но словно растерян чем‑то или напуган. А я… Я, несмотря ни на что, была ему рада! Он всё‑таки сделал это. Всё‑таки он не исчез – это был какой‑то одному ему понятный план!
– Николос, Алёшка с тобой?
