Пандемия любви. Том 1

ты слышишь?

Они заменят меня

в этом ревущем небе над океаном,

где красное окунается в синее

и становится чёрным…

 

Минут через сорок, когда окаянный камикадзе наконец протаранил своего несчастного оппонента, я, честное слово, уже хорошо его понимала. Ибо то же самое с наслаждением сделала бы с Веником. А потом посыпала бы волосы пеплом вулкана Фудзи, окажись он где‑нибудь поблизости.

– Ну как? – повалившись в кресло, умиротворённый и потный, как после акта любви, спросил новоявленный Басё.

– Неплохо, – выдавила из себя я, напряжённо соображая, что бы ещё такое ввернуть.

– Мне тоже так кажется, – не моргнув глазом отозвался поэт.

– Монументально. Хороший полноценный объём. – Я наконец овладела собой. – Есть удачные образы.

– Ну, объём, ты знаешь, это мой конёк. Не люблю, когда вещи короткие. Кстати, я вчера начал продолжение писать. Уже есть кое‑какие намётки…

– Но герой ведь уже погиб? Что там ещё писать?! – Моему искреннему возмущению не было предела. Но Веник плевать на это хотел.

– У него осталась невеста. Через год она выйдет замуж за лётчика с американской военной базы. А призрак её жениха будет им являться. Могу почитать тебе до того места, когда…

 

Это было уже чересчур. Даже не дав себе труда скорчить хорошую мину, я довольно грубо намекнула Венику, что мне надо уходить. Причина была придумана более чем уважительная – деловое рандеву в поисках новой работы.

Выразив соболезнования по поводу почившей в бозе старой, Веник тем не менее продолжал сидеть в кресле и не двигался с места.

Я демонстративно извлекла из шкафа свой единственный титулярный костюм и энергично потрясла им перед бледным Вениковым носом. Ноль эмоций. Я надела костюм в ванной, вернулась в комнату и достала из сумки косметику. Веник сидел как вкопанный. Я сделала вид, что накрасилась. Веник сидел, покачивая головой и изредка шевеля губами.

– Я ухожу через две минуты, – не выдержав, гаркнула я наконец.

На этих словах Веник словно проснулся и вскочил на ноги. Я догадалась, что моих предыдущих реплик он просто не слышал.

– Да‑да, конечно. Ты куда‑то собралась, что ли? Извини, что побеспокоил. Я это… помочь тебе постараюсь. Одним словом… ладно, пойду. Я позвоню.

Он снова взъерошил волосы, махнул мне рукой и, прошествовав в коридор, захлопнул за собой дверь.

 

Я сняла костюм, вернулась в кухню, отхлебнула из чашки свой давно остывший кофе и глубоко задумалась. Картинки, одна безрадостнее другой, мрачно проплывали у меня перед глазами, выстраиваясь чередой и медленно исчезая за горизонтом, как караван верблюдов в аравийской пустыне.

Проведя с полчаса за этим бесполезным занятием, я наконец почувствовала, что оно мне страшно надоело.

«Куда вы засунули ваш хвалёный оптимизм, уважаемая Марианна Сергеевна? – В приступах меланхолии я всегда обращаюсь к себе по имени‑отчеству. – В конце концов, вам должно быть прекрасно известно, что ничто так не мешает радоваться жизни, как сама жизнь. А посему следует немедленно отбросить все глупые мысли и приступить к более конструктивной части нашего заседания, а именно, к конкретным предложениям по реализации законного права на доблестный труд, который и должен привести к неуклонному повышению благосостояния трудящихся масс в вашем лице, драгоценная вы моя!.. Почему бы вам не посвятить сегодняшнее ослепительное, лазурно‑солнечное утро, – я покосилась на мрачное, наглухо затянутое сизыми тучами небо и тонкие струйки дождя, бегущие по оконному стеклу, – поиску этой самой кормушки, то есть я хотела сказать – работы, ибо труд является жизненной потребностью и осознанной необходимостью буквально каждого строителя коммунизма».

Сделав это блестящее заключение, я опрометью кинулась в коридор и через секунду вернулась с толстым растрёпанным справочником предприятий и учреждений нашей славной столицы, а также с купленными вчера у метро газетами «Из рук в руки» и «Работа для вас».

 

Не утомляя подробностями, скажу лишь, что следующий час я провела отвратительно, поэтапно обзванивая эти самые предприятия и учреждения и предлагая себя в самых различных качествах, исключив лишь короткий список наиболее древних профессий, обычно обозначаемых незадачливыми соискателями вакантных должностей формулировкой «интим не предлагать».

В результате по истечении означенного времени я нимало не продвинулась в своём трудном деле, зато составила примерное представление о том, что же должна чувствовать представительница вышеупомянутой профессии на исходе напряжённого рабочего дня. Или, наверное, ночи. Этого я точно не знала.

Тщетность и бессмысленность подобной попытки предстала передо мной с такой ошеломляющей ясностью, что я даже расхохоталась.

«Ну что, нахлебалась, ослица?! Кто же в наше время таким образом работу ищет? Придётся тебе что‑нибудь поумнее придумать. Давай‑давай, шевели извилинами!» – Я прикурила сигарету и уселась на стул, подобрав под себя ноги.

Просидев в таком положении минут двадцать, я, к собственному неудовольствию, была вынуждена признать, что ни одна хоть сколько‑нибудь полезная идея мою голову не посетила.

Нет, думаю, так не пойдёт. Сидеть толку мало, надо действовать. Вот только в каком направлении? Позвонить, что ли, кому‑нибудь?

И тут‑то меня осенило. Ну конечно же! Лёвик! Как я могла забыть о нём? Столько времени даром потеряла!

Я кинулась в комнату и, лихорадочно порывшись в сумке, извлекла на свет божий свою видавшую виды записную книжку, с которой не расстаюсь со школьных времён. Распахнув её на букве «л», я принялась накручивать диск.

 

О Лёвике следует рассказать отдельно.

Во‑первых, он мой очень старый друг и самый верный воздыхатель. Во‑вторых – удачливый бизнесмен и человек, отлично вписавшийся в новые времена, так что «новым русским» его мешает назвать только то незначительное обстоятельство, что он, собственно говоря, и не русский вовсе, а поляк. Меня это всегда удивляло, ибо во внешности его абсолютно не просматривалось ничего славянского. Я помню, как его мать, редкой красоты женщина, с белокурыми волосами и лицом, словно выточенным из кости, смеясь, рассказывала, что Лёвик унаследовал свои чёрные как смоль, волосы и смуглую кожу от бабушки‑гречанки, якобы ещё до революции похищенной и вывезенной в Россию каким‑то безумным князем, от которого ей совершенно немыслимым способом помог сбежать Лёвиков дедушка, после чего и женился на ней ко всеобщему удовольствию.