Пандемия любви. Том 3

– Спасибо, Дмитрий Сергеевич, – отозвалась я без выражения, будто просто поблагодарив за то, что он уступил мне дорогу.

– Перестань… называть меня… так, – произнёс он медленно и раздельно, словно каждое слово было отделено точкой.

– За это время вы поменяли имя, Дмитрий Сергеевич? И как же вас теперь зовут? – произнесла я ватными губами, чувствуя, что задаю в разговоре совершенно неверный тон.

У него дёрнулась щека, а лоб перерезала глубокая морщина.

– Соня, я должен многое сказать тебе, – начал он, ловя на лету мой взгляд, но я тут же отвела глаза, отрицательно покачав головой, и он снова поморщился.

Тут явился официант, неся на подносе бутылку, два больших пузатых бокала и блюдечко с нарезанным лимоном. Слегка изогнувшись, он развернул бутылку этикеткой к Солнцеву. Тот угрюмо кивнул. Парень моментально разлил янтарную жидкость по бокалам, едва прикрыв их донышко, потом снова повернулся к Солнцеву.

– Что‑нибудь ещё? – спросил он почтительно.

– Позже, – не поворачивая головы, отозвался Солнцев и, взяв со стола бутылку, наполнил свой бокал почти доверху.

Официант сейчас же испарился.

Солнцев взял в руку бокал и сделал несколько больших глотков, потом задумчиво вернул его на скатерть. Осталось меньше половины. Бокал был огромный, впору запускать в него золотых рыбок. Я пододвинула к себе чашечку с кофе и на сей раз аккуратно глотнула, обойдясь без приключений.

– Заказать тебе новый? – спросил он, не поднимая глаз.

Я отрицательно качнула головой.

– Тогда, может быть, съешь что‑нибудь?

– Спасибо, – снова отказалась я, – мы пообедали с Георгием Викторовичем.

Он мрачно поморщился.

– Сожалею, что теперь его обеды станут значительно менее разнообразными.

Эти слова напомнили мне о недавней сцене, и я снова вздрогнула. Всё это казалось дурным сном. Чуть помедлив, я всё‑таки подняла на него взгляд. Правда, едва заметно.

Он почти не изменился. Всё то же неподвижное лицо, словно сошедшее с наскального барельефа. Вот разве что прическа стала другой, вместо взлохмаченной стрижки – длинные, гладко зачёсанные назад, очень тёмные, густые волосы. Плечи сделались ещё шире, на шее посверкивает толстая золотая цепочка.

Солнцев поднял к губам бокал, одним глотком осушив его, затем наполнил снова.

В моей голове кипели тысячи вопросов, мне следовало взять себя наконец в руки и нормально расспросить его обо всём случившемся, понять, что происходит; и вообще продолжать сидеть молча, в конце концов, становилось просто неприлично – это только обнаруживает мою слабость перед ним и ни в коей мере ничего не проясняет, но я чувствовала, что абсолютно не имею никаких сил на это. Наверное, лучше всего извиниться и уйти, отложив разговор на другое время. Но тут он сказал:

– Соня… я прошу тебя, не молчи… скажи хоть что‑нибудь…

Меня тут же обдало жаркой волной.

– Что именно? – спросила я, как когда‑то в его кабинете. По всей видимости, он тоже вспомнил это и улыбнулся, едва заметно и очень мягко, так, что у меня тут же закружилась голова, и я плотнее прижалась к мягкой спинке. Солнцев увидел это и нахмурился. Он слишком хорошо знал каждый мой жест, чтобы я могла что‑то скрыть от него.

– Я понимаю, что тебе сейчас нелегко, Соня, но мы должны кое‑что обсудить, – повёл он могучими плечами и сделал ещё один большой глоток.

Звук этого голоса вызывал во мне бурю самых разных чувств. Солнцев сидит напротив, а я всё ещё жива. Мне казалось это совершенно невозможным. Присутствие его одновременно восторгало и приводило в ярость.

– Нам следует поговорить, Соня, – повторил он медленно, будто с трудом подбирая слова, – в конце концов, мы же взрослые люди, и речь сейчас идёт о важных вещах. Давай временно отставим наши личные отношения и обсудим то, что касается дела.

– У нас нет никаких личных отношений, Дмитрий Сергеевич, – с трудом произнесла я, понимая, что снова говорю совершенно не то, что следует.

Он поморщился столь отчётливо болезненно, что у меня дыхание перехватило.

– Пожалуйста… – сказал он тихо, – давай просто поговорим, ладно?

Солнцев сказал слово «пожалуйста». Если никто из нас не сошёл с ума, то происходит нечто невероятное.

– Давай, – сдалась я наконец, не ощущая ничего, кроме бесконечной усталости. Конечно, он прав, и думать о себе сейчас не время. Мне даже сделалось немного стыдно.

Кончики его губ слегка дрогнули.

– Вот, смотри, – сказал он и, вынув что‑то из кармана, раскрыл передо мной ладонь, – это микрофончик, «жучок», иными словами. Я сунул ему в карман сегодня в офисе. А потом мы немного покатались за ним, и в результате это привело нас сюда, к тебе. Я слышал весь ваш разговор, сидя в машине, у ресторана.

Я вытаращилась на него, не в силах поверить в сказанное.

– Ты всё слышал?

– Да, Соня. До самой последней фразы. Его могли бы забрать прямо из офиса, но он позвонил тебе, и я понял, что мне очень важно услышать твой ответ. С ним‑то и так всё ясно, потом расскажу тебе всю эту историю, а вот то, что ответишь ему ты, я должен был услышать. И я услышал.

Я чувствовала, как кипят мои щёки, но ничего не могла с этим поделать. Оставалось надеяться, что внешне это было не слишком заметно.

– Хорошо, – вздохнула я наконец, – тогда, значит, мне не придётся повторять то, что я сказала.

– Не придётся, – согласился Солнцев, снова берясь за коньяк. Я покосилась несколько тревожно, и он слегка усмехнулся.

– Боишься, что свалюсь под стол?

– Это вряд ли. Столько коньяка здесь, скорее всего, не найдётся, – не удержалась я от язвительной фразы.

Он согласно кивнул, убирая с лица усмешку.

– Итак, я всё слышал. И благодарен тебе за то, что ты сказала. Надеюсь, ты понимаешь это?

Я пожала плечами. Моя жизнь всегда без остатка принадлежала ему, и я вовсе не ждала за это никакой благодарности. Как не ждал её от меня и Ветер.

– Что, в конце концов, происходит, Митя? Это правда, всё, что он здесь говорил?

– Нет, конечно, – свёл он брови к переносице, – это обычный блеф. Он блефовал, как в покере, надеясь, что в последнюю минуту ты всё‑таки сломаешься. Имея твой пакет акций, он получал хорошие шансы воздействовать на меня, сильно рассчитывая на то, что это поможет ему избежать тюрьмы. Сделку, оформленную через подставных лиц, опротестовать было бы сложно.

– А что он сделал‑то? – растерянно переспросила я, ничего не понимая.