Последнее желание

Родители Менди расположились на одной из скамей, и миссис Блумфилд тихо жаловалась мужу на современные нравы. Она находила платья молодых барышень слишком яркими и откровенными, осуждая и собственную дочь. А вскоре в зале заиграла музыка, все направились танцевать. Горели свечи, сверкали украшения и роскошные туалеты, но мистер Фултон всё не объявлялся. Желая отвлечься от переживаний, девушка разговорилась с другими женщинами, пришедшими на бал. Это был кто‑то из окружения Катрин, кто, явившись на мероприятие не мог не сказать что‑то о почившем ребёнке.

– Кто бы подумал, что Катрин всё же потеряет сына, мне так жаль её, никому бы такое не пожелала, – говорила первая, обливая себя потоками воздуха с помощью веера.

– Да, слышала, она сидит дома, её муж никак не может помочь ей отвлечься от потери, бедная, – согласилась вторая.

– Стоит её навестить, – появилось стойкое желание у Менди.

– А Вы не слышали, дорогая? – заговорила следующая. – Они сейчас никого не принимают. Я пыталась к ним наведаться, испекла пирог…

– Сами испекли, – перебила её одна из тех, кто уже говорила, – боюсь, если Вы отдали приказ, то это не одно и то же.

– Это не важно, – отмахнулась женщина, – главное другое. Я с этим пирогом пришла, а он не хоть бы какой, а с консервированным персиком; постучалась, думала, Катрин уважит меня тем, что сама откроет дверь, но вот только открыла мне их ключница. Забрала пирог, сказала, что они не принимают визиты, но пирог хозяйке передадут; и закрыла перед моим носом дверь.

– Надеюсь, бедная Катрин не тронулась умом от этой потери, – вздохнула другая женщина.

– Не знаю, но уходя, я услышала странный вой, похожий на волчий, думаю, это Катрин билась в рыданиях, – закончила свой рассказ женщина.

– Но, возможно, примут меня, – Менди пожала плечами, но потом пожалела о своих словах, так как все вопросительно на неё посмотрели: чем это она должно быть лучше них, – имею в виду, что я зайду на днях, и может Катрин к этому моменту станет лучше.

– Кто знает?! – женщины пожали плечами и переглянулись. – Может быть.

После этого тема была закрыта. Дамы пригубили вина, и разговор продолжился совершенно в другом ключе. Но поддерживать его Менди не хотела, она стояла чуть в стороне и слышала лишь обрывки фраз, а потом девушки ушли танцевать. Кто‑то со своими мужьями, кто‑то с джентльменами, выпросившими их. И только одна Менди осталась одна. Мистера Фултон всё ещё не было, и она решила проведать своих родителей.

Престарелая чета продолжала сидеть на скамье. Миссис Блумфилд обвила своей рукой руку мужа и выглядела по‑настоящему счастливой. Подобная близость с мужем заставляла её выглядеть на много лет моложе, и судя по тому, как мужчина аккуратно наклонился к ней, говорили они о чем‑то важном для них.

Но это что‑то заставляло лицо миссис Блумфилд светиться изнутри. Она в этот момент казалась нежной, робкой и хрупкой, словно вновь стала юной девушкой. А он – уверенным в себе, пышущим здоровьем, молодым мужчиной.

Менди не стала нарушать их идиллию. Заметив, как им хорошо вдвоём, она развернулась и направилась в обратную сторону. Прошла под украшениями, которые свисали с канделябров, и поняла, что на неё смотрят.

В этот момент Менди не смогла сдержать улыбки – сквозь толпу к ней шёл объект её мечтаний.

Мистера Фултон сложно было назвать писаным красавцем, и среди молодых девушек мало кто смотрел в его сторону. У него были редкие светлые волосы, которые в летнюю жару мокли и липли к высокому лбу. Сам он был невысокого роста, худощав, некоторого болезненного сложения. Но глаза были приятного голубого цвета, глубокого как летнее небо, и редко, когда в них можно было бы увидеть след от горьких помыслов. Мистер Фултон производил впечатление легкого в общении и по нраву человека, с множеством, но поверхностных знаний. Но не будучи при этом дураком, он знал о несовершенности своего образования, и редко выказывал его, предпочитая отмалчиваться, если кто‑то в разговоре начинал хвататься своими познаниями. Многие эту привычки воспринимали как пример светлой скромности, которой должен обладать каждый уважающий себя джентльмен. Менди же не цеплялась к его образованию, она редко, когда касалась темы литературы, географии или истории, так как понимала, что не только мистер Фултон, но и большая часть её окружения, не обладает теми же познаниями. Проблема была в принципе не только в том, что миссис Блумфилд ревностно относилась к воспитанию и образованию своих детей, но и её муж, являясь человеком гуманитарных наук, стремился дать своим детям качественные знания.

– Простите, мисс Менди, я заставил Вас ждать, – проговорил он, поклонившись, – но наконец‑то я могу Вам это сказать: добрый вечер, я очень рад Вас увидеть.

– Добрый вечер, мистер Фултон, – Менди улыбалась, – я рада меньше Вашего! И не переживайте – я понимаю, что нашлось что‑то, что задержало Вас.

Он взял руку девушки и положил её себе на локоть, после чего они вдвоём двинулись по залу.

Мистер Фултон был англичанином в каждом поколении своей семьи, поэтому рядом с ним и Менди чувствовала себя в меньшей степени ирландкой. И это было единственное, чем он мог гордиться – своим происхождением. Иногда он так выпячивал это, что Менди чувствовала, как заражает он её той же гордостью, хотя едва она была уместна. Говорил он мягко и тихо, голос его был обволакивающим, способным унести в даль от реальности, если его владелец начинал рассказывать какую‑то историю. И помимо прочего был очень схож с миссис Блумфилд, так как осуждал всё, на что падал его взгляд. Осуждал он и женскую моду, и играющую музыку, и манеры джентльменов, и бессмысленные разговоры других гостей, и пустую трату времени на игры в карты (по большей части он протестовал против азартных игр, но сам любил сыграть в «Очко», ставя крупные суммы). При этом он хмурился, поджимал губы и брюзжал. Менди, которой хватало её матери, всегда отвечала примерно одно и то же:

– Ой, расчудесный мой мистер Фултон, ну что же Вы так? Найдите же хоть что‑то радостное в сегодняшнем вечере! Посмотрите, как горят свечи, а та так изящно изогнулась под властью жара, что стала похожа на лебедя.

– Что эти лебеди, мисс Блумфилд? – говорил он. – Изящность их преувеличена. Изящной я могу найти Вашу нежную ручку с Вашей белой бархатной кожей, но подобны ей только недавно зажжённые, ещё не успевшие растаять свечи. И посмотрите, как их мало в зале. Совсем скоро от всех свечей останутся одни огарки, и зал погрузится во тьму. И где же местные слуги? Должно быть, в какой‑нибудь каморке пьют украденный у господ виски. Им же всё равно на то, какая суматоха тут начнётся, когда нежные создания подобные Вам, испугавшись темноты, впадут в истерию.

– Я не боюсь темноты, мистер Фултон, – ответила Менди, стараясь не показывать, что слова его её несколько обидели, – должно быть, и никто из присутствующих не воспримет погасшие свечи как главный страх своей жизни.

– Вы храбрая леди, – заметил мужчина, глядя девушке в лицо, – но не спешите судить о других. Я знаю, что многие женщины боятся темноты.

Менди тянуло ответить какой‑нибудь гадостью, из разряда, а откуда у него такие суждения? Не оттуда ли, что он опросил всех женщин мира и высчитал среднее арифметическое? Но Менди в ответ лишь улыбнулась, так как очень не хотела тревожить самолюбие мистера Фултон. Он слишком сильно ей нравился, чтобы она стала развивать с ним конфликт. Ко всему сама Менди никаких исследований не проводила и не могла быть уверена, что он не прав.