Причина надеяться
Длинный коридор, множество комнат, даже потертый линолеум – все кажется странно чужим в царящей здесь сегодня тишине. За столько лет клуб с многообразием его звуков прочно врезался мне в память. Топот; фальшивые ноты детей, занимавшихся музыкой; голоса, которые смеялись, спорили, о чем‑то рассказывали и пели. Тихо тут не было никогда.
Кришан ведет меня к одному из дальних помещений, в котором раньше не стояло ничего, кроме дивана и стеллажа, полного пыльных учебников. Теперь же оттуда мне навстречу хлынули свет и свежий воздух.
В дверях я замираю, не зная, куда смотреть в первую очередь.
– Вы… – У меня надламывается голос. Мне вообще не хочется ничего говорить, но тишина стала совсем невыносимой. Она не сочетается с живыми яркими образами у меня перед глазами. – Вы сделали все, что мы… что мы…
– Что ты планировала, – тихо поправляет Кришан.
В горле образуется комок. В прежде душной темной комнате теперь есть окно, из которого открывается вид на рано расцветшее дерево на фоне голубого неба. Это окно действительно было моей идеей. Больше никто не отваживался мыслить в масштабах «сделать окно в стене» из‑за низкого бюджета молодежного клуба. А сейчас оно здесь, и солнечные лучи освещают яркие подушки для сидения, новые стеллажи, наполненные новыми книгами и играми, и стены. У одной из них находится веревочная лестница и вмонтированные в стену над толстым матом упоры для лазания, как на скалодроме. Две другие стены расписывал не один художник. Я вижу людей, животных и природу. Разрисовать стены тоже было моим предложением, но темы выбирали дети и подростки.
На глаза наворачиваются слезы, когда я подхожу ближе и изучаю детали. Несмотря на год отсутствия, мне легко удается определить, кто из ребят что нарисовал. Длинноногих лошадей, резвящихся у извилистого ручья, наверняка изобразила Синтия, футбольную площадку со спортсменами и спортсменками – близнецы Луиза и Леон, а автопортрет Луизы я узнаю по тому, что она с короной на голове выгуливает на поводке детеныша носорога.
Я даже нахожу себя по коричневым вьющимся локонам до плеч и какой‑то штуке в руках, напоминающей гигантский баклажан. Впрочем, ноты, которые разносятся от него по воздуху, позволяют предположить, что это гитара.
– Получилось просто потрясающе, – шепчу я. – Как вам удалось все это осуществить?
Кришан поднимает руки.
– Ровно так, как ты и предлагала: через поиск спонсоров. Теперь следующие три года мы отвечаем за судейство на играх по сбиванию жестяных банок на летних праздниках одной строительной фирмы. Это условия сделки.
У меня вдруг пересыхает во рту, когда на расписанной стене я замечаю еще одну деталь.
В центре ярко‑желтого солнца, которое расположилось в углу комнаты и заняло часть потолка, нарисовано лицо, и я узнаю форму глаз. Только один ребенок рисует серебряные звездочки как блеск в глазах.
– Это Пол нарисовал? – На самом деле мне не нужно спрашивать и даже оборачиваться к Кришану, чтобы знать, что он кивает. И улыбается. Наверное, глаза у него тоже на мокром месте, как и у меня. – Он правда залез на лестницу под самый потолок?
У Пола маленькая умная голова и большой талант по части игры на фортепиано. Но его многочисленные страхи перед всем на свете часто ему мешают, и самым сильным среди них была боязнь высоты. Он не мог даже встать на табуретку.
– Мередит и Энтони держали лестницу, а Робби забрался вместе с Полом и держал его, – рассказывает Кришан. – Он слез вниз раз сто, но поднялся обратно сто один. Это он настоял на том, чтобы нарисовать солнце, несмотря на свой страх.
По щеке бежит слезинка, пока я разглядываю гордый блеск в глазах солнца. Однажды Пол прошептал мне, что хочет сделать так, чтобы солнце улыбалось, если мы раскрасим стену. Я помню все, как будто это было вчера. Я спросила его, уверен ли он, а мальчишка взглянул на меня своими умными карими глазами, набрал полную грудь воздуха и еще больше смелости, а потом прошептал:
– Я тебе обещаю.
Но это было не вчера.
Я вытираю слезы.
– Они все еще регулярно приходят?
– Да, конечно. А еще Софи, Айла, Мо и оба Джорджи. Все младшие по‑прежнему здесь… – Я слышу то, что он не произносит вслух и что тем не менее витает в воздухе.
… и ждут твоего возвращения.
Глубоко вздохнув, я раскидываю руки. Внутренний порыв чуть не заставляет меня закружиться от счастья, но я его подавляю.
– Просто с ума сойти, что вы это сделали, Кришан. Я так рада, невероятно рада, что здесь все получается.
И это еще слабо сказано. Я ужасно переживала, устоит ли клуб, который невероятно важен для детей в этом районе. В финансовом плане каждый год приходилось туго, а сотрудников не хватало еще до моего ухода.
– Выпьешь со мной чаю? – спрашивает Кришан. Мы идем на кухню, где он ставит чайник, в то время как я по старой привычке тянусь за черным чаем, который он всегда раньше пил. Себе беру мяту и опускаю пакетики в две чашки.
Вскоре после этого мы садимся за большой деревянный стол, за которым в излюбленные вечера спагетти по понедельникам, прижавшись друг к другу, вмещаются целых двадцать детей. Для некоторых из них это единственная горячая пища за день.
– По средам и пятницам, – говорит Кришан ни с того ни с сего, однако я все равно его понимаю: замечаю по глазам за стеклами очков, что он имеет в виду.
– Серьезно? Вы едите вместе три раза в неделю?
Кришан с довольным видом откидывается на спинку стула.
– Среда – день овощного супа, так что они не испытывают особого восторга от еды, зато от совместной готовки – вполне.
– Совместная готовка! – Раньше из‑за нехватки персонала это было невозможно. Если бы я не сидела за этим столом‑монстром, то от восторга бросилась бы Кришану на шею. – А это тебе как удалось?
Он качает головой.
– То, что твой план с поиском спонсоров для перепланировки сработал, дало мне толчок. Я снова подал заявку на государственное финансирование и получил несколько одобрений. А это подводит нас к причине, по которой я хотел, чтобы ты обязательно зашла сюда на чай, хотя ты уже написала мне в электронном письме, что больше не можешь быть волонтером.
Я обхватываю руками горячую чашку, потому что внезапно пропало ощущение тепла, которое во мне до сих пор вызывали Кришан и клуб.
– Поверь, я бы продолжила, если бы могла. Мне не хватает детей и работы здесь.
– Ханна, я тебя понимаю. Я благодарен за каждый час, когда ты нам помогала. Ты ценнее, чем два штатных преподавателя.
– Ты преувеличиваешь.