Причина надеяться

Господи. Я действительно только что это сказала? Говорю же, без понятия, откуда это берется! Этот парень что‑то со мной сотворил. Надеюсь, ничего, что отразится в анализе крови.

Сойер не опускает взгляд и удерживает мой. Не глядя рисует две дуги, соединяющиеся в кривое сердце вокруг четырех букв. И при этом срезает половину правой палочки у Л.

– Так лучше?

– Сойдет, – хрипло отзываюсь я. Сердцебиение резко меняет ритм. Я с невероятной остротой ощущаю каждый удар. В одно мгновение шутка превращается в нечто серьезное, и я осознаю, чем прямо сейчас занимаюсь. Беззастенчиво флиртую с этим парнем, притворяюсь перед ним Хейл, которой больше не являюсь, и заставляю его поверить, что все нормально.

Мама права, мне нужно заботиться совсем о других вещах. Но дело не только в этом. Просто нечестно обманывать его только потому, что мне хочется жить обычной легкой жизнью.

Выбраться из тупиковой ситуации мне помогает случай, потому что в соседней комнате, куда недавно исчезал Сойер, раздается звонок.

– Кто‑то стоит у черного хода. Наверное, доставка, или пиво привезли, или что‑то типа того. Извини, я на минуту. – Коснувшись края шляпы, он широко улыбается и скрывается за дверью позади бара. Вскоре после этого я слышу, как он что‑то говорит, а кто‑то отвечает ему громким хриплым смехом. Потом ревет мотор, и их голоса растворяются в шуме.

«Это всего лишь работа, – мысленно повторяю я. – Ради этого я здесь. Чтобы петь».

Было бы мерзко притворяться перед Сойером, будто меня интересует что‑то, кроме места на его сцене. А большего он и сам от меня не захочет, если узнает поближе.

Во рту появляется горький привкус, и я тянусь к ручке, которой только что писал Сойер, а второй рукой пододвигаю к себе подставку под пиво.

«Мне пора уходить. Буду здесь десятого апреля в 18:30. Хейл».

Затем бегу к сцене, натягиваю крутку и закидываю на плечо чехол с гитарой.

«У меня есть работа, – тихо твержу себе я, выскальзывая через переднюю дверь. – Маленькая работа, но зато работа с моей гитарой. Я смогу вернуть себе небольшую часть того, что когда‑то имела».

Снаружи меня ослепляет солнце над сверкающей гаванью в Брансуик‑док. Пришвартованная моторная лодка с тихим скрипом ударяется в разрезанную пополам автомобильную шину, отделяющую ее от причала. Теперь я вижу и небольшую надпись на носу: «Мингалей».

Хотела бы я, чтобы все действительно было так просто, как казалось в последние полчаса. Хотела бы вернуться в Ливерпуль, домой, и продолжить жить так, словно ничего не произошло. Словно еще смогу вести нормальную жизнь.

Но для осознания того, насколько наивно это желание, мне хватает представить, как я бегу обратно к Сойеру Ричардсону с его гипнотическими глазами и зимородком на руке, чтобы сказать ему, куда должна сейчас отправиться.

 

Сойер

 

Твою мать, с какой же скоростью она сбежала? И почему?

Когда я уже готов сдаться, поскольку все указывает на то, что она ушла в другом направлении, мне все‑таки удается заметить ее, идущую вдоль пристани. Сзади она выглядит как гитара на ножках, ее миниатюрная фигура полностью скрывается за огромным чехлом.

– Хейл, подожди!

Она оборачивается. Лиззи сказала, что девушка испугается, если я просто погонюсь за ней как влюбленная дворняжка. По крайней мере, в первой части она права (про дворняжку – нет) и ей хватило находчивости подбросить мне идею.

– Ты… Ты забыла медиатор. – Я протягиваю ей свой, на который она уставилась с таким видом, будто он в любой момент взорвется.

– Я играю без медиатора.

Я знаю. Она перебирает струны пальцами. Ее манера игры просто не сработала бы с медиатором.

Блин, неужели Лиззи со своими мудрыми советами и решениями на все случаи жизни не могла просто пойти со мной, чтобы подсказать, что на это ответить?

– Без? Как странно.

Ее взгляд говорит: «Да, все это сейчас очень странно». И она права, чертовски права.

– Разве тебе не надо уже открываться? – спрашивает Хейл.

– Только что пришла моя сотрудница. – А ты? Почему ты так неожиданно сбежала? – Настолько плохой кофе?

– Что? – Она растерянно смотрит на меня, потом у нее дергаются уголки рта. Кажется, что это происходит против ее воли. – Нет, он был хороший. Лучший за долгое время.

– Слишком много чести. Это всего лишь кофе.

– Ты даже не представляешь, насколько вкус кофе важен.

– Хочешь еще один?

Короткий вздох. Затем она говорит:

– Нет, спасибо. Мне нужно успеть на поезд.

– Но ты вернешься?

– Конечно. – Она хмурится. Здесь, на улице, при свете дня, ее глаза будто светятся. – Мы ведь договорились. С чего бы мне не вернуться?

– Прости. – Она права, опять права. Грубо обвинять ее в том, что она не появится на выступлении. Почему же часть меня тем не менее в этом сомневается? Есть в ней что‑то неуловимое. И я бы очень хотел понять, что именно. Но стоит мне попытаться это поймать, она сделает шаг назад.

– Может, – осторожно задаю вопрос я и придвигаюсь к ней всего на полшага, – все равно возьмешь медиатор?

– Это правда не мой.

– Да, это мой.

Что‑то в этом признании ее удивляет.

– Но я отдам его тебе, – продолжаю я. – Например, в обмен на твой номер телефона? Идет?

– Нет, – отвечает Хейл. Это можно было бы расценивать как ясный отказ, который я бы спокойно принял (по крайней мере, пока она не скроется из виду). Вот только ее улыбка совсем не подходит для отказа. Она облизывает нижнюю губу, переносит вес на стоящую впереди ногу, приближаясь ко мне на миллиметр, и у меня в голове почти не остается мыслей: только вихрь смятения.

Я сам ненавижу парней, которые не понимают слово «нет», но… твою мать. Конкретно это «нет» я совсем не понимаю.

– О’кей.