Причина надеяться
– Давай же, – бормочу я. Карманники охотятся за деньгами и кредитными карточками. От всего остального они стремятся быстрее избавиться и выбрасывают. Но мои поиски так и не увенчались успехом, а нищий, которого я от отчаяния спрашиваю, куда побежал молодой человек с темными волосами, по понятным причинам растерянно смотрит на меня и молчит. Я кладу ему в руку фунтовую монетку – она мне уже погоды не сделает – и ухожу обратно в здание вокзала.
Будь у меня с собой хотя бы телефон, я могла бы позвонить маме и сказать, что опаздываю. Но как мне теперь вообще попасть в Сент‑Хеленс?
Автостоп? Меня мутит при мысли о том, что нужно будет сесть в машину к абсолютно незнакомому человеку, но хотя бы один вариант уже есть, и это успокаивает.
А потом в голову приходит идея получше.
Незаметно оглянувшись по сторонам в поисках службы безопасности, я никого не обнаруживаю. Может, у них сейчас перерыв на завтрак?
Просто буду смотреть в оба… а даже если кто‑нибудь поймает, вряд ли такой проступок стоит того, чтобы записывать мои персональные данные. Да и как, если у меня украли документы?
На полу нахожу маленькую картонную коробочку из закусочной, которая выглядит почти неиспользованной. Сойдет. Разве может у кого‑то постоянно быть при себе шляпа? Разве что у Хейл. Но у меня уже давно нет.
Раньше я легко зарабатывала деньги, играя музыку на улице. И тогда у меня далеко не каждый раз была лицензия на право выступать там, где спонтанно захотелось сыграть. Но всегда все проходило хорошо. Обычно тебя просто прогоняют со снисходительной улыбкой.
И все же сердце быстро и сильно колотится, пока я осматриваюсь в поисках подходящего места. Понятия «обычно» для меня отныне не существует. Вычеркнуто, потеряно. Навсегда.
Участок между Pasty Shop[1] и расписанием идеален: в пределах слышимости длинных рядов сидений, где множество людей дожидается отправления поездов. Если бы только у меня так не сбилось дыхание… Как я буду петь?
Без гитары чувствую себя неполноценной. Как будто показываюсь этим людям топлес.
Хейл бы все равно не колебалась. Она бы просто спела, погрузилась в мелодию и пустила чувства и ноты по залу. Ко всем людям, открытым для музыки.
Наверное, я просто себя обманываю. Наверное, настало время смириться с тем, что Хейл больше нет. Что осталась только Ханна. Кем бы она ни была без Хейл.
Я даже не знаю, что спеть.
Но я слишком хорошо помню мамин голос по телефону. Как он сломался, когда она сказала мне, что в свои последние часы бабушка едва могла говорить. Но одно она все‑таки сумела произнести: я должна вернуться, только на один день, на ее похороны. Она хотела, чтобы там, несмотря на скудные знания французского, я спела Le Moribond, песню о прощании, которая упорно отказывается звучать меланхолично или траурно. Как радостные детишки в первый летний день, звуки будут танцевать над кладбищем, и я точно знаю, почему для ба это так важно: пусть бледные дохлые скелеты в земле поймут, что с покоем загробной жизни покончено. Потому что теперь там Мод Эдисон, а ее имя означает громкую музыку на разных языках, язык без костей, кроссовки на скачках, а еще новую шляпу и дорогую сигару на каждый праздник. Да, остальных призраков действительно необходимо подготовить к прибытию бабули.
И поэтому я приеду вовремя.
Я выдыхаю. Обвожу взглядом толпу ожидающих. Местных мало, студентов почти нет. По большей части туристы.
О’кей, значит, решено. The Beatles. Они сами напрашиваются.
Я мнусь на месте. Еще раз осторожно переступаю каждой ногой, чтобы почувствовать твердый пол, и напоминаю себе о том, что много лет назад сказала бабушка, когда я впервые почувствовала страх перед сценой и готова была сбежать с нее, не успев издать ни звука.
«В штаны наложила? – ласково спросила тогда она. – Взгляни‑ка на всех этих людей. Они бы все наложили в штаны. Полные штаны, до самых краев! Но ты будешь петь вопреки всему, и только за это они тебя зауважают. Потому что ты одна из немногих, кто не отступает даже с полными штанами!»
– Я не отступлю, ба, – шепчу я. А потом начинаю петь Yesterday.
Первая строчка дрожит. Я пою слишком тихо, чтобы пробиться сквозь гул сотен голосов и множество других звуков. Однако затем происходит волшебство, которое всегда творит со мной музыка. Несмотря на долгое время, когда я не пела, магии требуется всего пара мгновений, чтобы вернуться. Это случается само по себе, словно рефлекс, которому я бы не смогла сопротивляться, даже если бы захотела.
Мой взгляд устремляется внутрь. Люди, голоса и шум пропадают, а мое пение становится громче, тверже. И его слышат. Я больше не чувствую страха, тревоги и неуверенности. Все мысли теперь наполнены грустными словами песни и мелодией, которая выталкивает эти эмоции наружу.
Не сосчитать, сколько раз я пела на улицах Yesterday. Вряд ли есть песня, которую туристы заказывают чаще. И я всегда стараюсь исполнить ее чуть‑чуть иначе. Привнести в нее что‑то особенное, что‑то уникальное.
Я одариваю улыбкой двух женщин, которые бросают звенящие монеты в картонную коробочку.
Когда пою, я не обращаю внимания на людей намеренно, но это не означает, что я их не замечаю. Что‑то внутри улавливает, как они слушают меня, что им больше всего нравится, а иногда кажется, что я ощущаю, на каких моментах у них бегут мурашки. Я впитываю все это и вкладываю в голос частичку своей публики, возвращаю ее им. Иногда усиливаю какое‑то место, некоторые строки пою тише или меняю интонацию. Из‑за этого каждая песня получает свою крупицу магии, нечто неповторимое, что возникает лишь благодаря людям, которые меня слушают. Но того, что творится сейчас, не случалось еще никогда прежде. Эта старая, сотни раз спетая и тысячи раз услышанная песня, которая на самом деле уже давно мне надоела… она вдруг меня трогает.
Впервые я чувствую песню каждой клеточкой тела и в самых далеких уголках души. И дело не только в том, что прошло много времени с тех пор, как я в последний раз пела, и поэтому чувствовала себя совершенно истощенной, а сейчас впитываю каждую ноту, будто одна лишь музыка способна полностью вернуть меня к жизни… дольше, чем на короткие две минуты, за которые поется песня. Дело в том, что сегодня я познала ее душу. Сегодня я поняла, что значит тосковать по прошлому, которое давно позади. Недостижимо далеко, потому что ты совершил одну‑единственную ошибку, и теперь никогда уже не сможешь быть тем человеком, которым был раньше. Которым хотел быть.
Несколько человек аплодируют, возвращая меня в настоящее.
Я быстро‑быстро моргаю, чтобы сдержать слезы. Песня давно подошла к концу, и я с облегчением выдыхаю, ведь монет в коробочке, если сложить их с теми, что лежат в кармане, хватит на билет до Сент‑Хеленса. Поезд, на который я собиралась сесть, должен уже отправляться, но следующий придет всего через двадцать минут, и мне хватит времени, чтобы добраться до кладбища.
– Споешь еще одну песню? – неразборчиво из‑за печенья во рту спрашивает маленький мальчик лет, наверное, пяти или шести.
[1] Сеть закусочных в Великобритании.
