Причина надеяться

– Как с пугливыми лошадьми, – откликается Зои, и хотя прозвучало грубовато, похоже, она говорит с уважением. – Когда хочешь слишком много и слишком быстро, тебя отбрасывает на целые годы назад. Припаркуешься за меня, хорошо?

Я поднимаю кресло в кузов и закрепляю ремнем возле ящиков с пустой тарой. Затем залезаю в кабину и включаю зажигание.

– В фильмах, – продолжает Зои, – такие женщины вновь появляются несколько лет спустя, когда герой женится на женщине номер два.

– Спасибо. Именно это я и хотел услышать.

– Ну, это же значит, что ты женишься.

– Класс. Ты приглашена на свадьбу.

– О боже, правда? Я приду, но только если мне разрешат выбрать платье невесты.

– Обязательно. Буду подбирать себе жену, исходя исключительно из того, разрешит ли она тебе выбрать платье.

Мы выезжаем с парковки, и моя рука застывает на полпути к рычагу включения дворников, потому что, вопреки ожиданиям, они мне совершенно не нужны.

– Дождь прекратился! – радостно восклицает Зои. – Разве это не хороший знак? Я возвращаюсь в Ливерпуль, и ливень, который не переставал целую неделю, заканчивается. Смотри, на востоке даже солнце показалось!

 

Ханна

 

Поездка до Сент‑Хеленса занимает чуть больше двадцати минут, но эти минуты растягиваются в вечность. Как я буду петь эту песню, если сейчас мне хочется только рыдать?

Чтобы отвлечься, думаю о парне, который предложил работу в своем пабе. Раньше я часто выступала в подобных заведениях. Это всегда было чем‑то особенным – ловить уникальное настроение и вплетать его в песни, как блестящую нить в красивую ткань. От одной мысли об этом у меня начинает покалывать в животе. И я бы действительно с удовольствием помогла этому Сойеру.

Но кого я обманываю? Сперва мне нужно помочь самой себе.

В Сент‑Хеленсе вокзал без крыши, и, выйдя из вагона, я вижу удивительно ясное небо. Над верхушками деревьев простирается светлая, залитая солнечным светом синева. На пару секунд я, как слепая, уставилась в небеса, а в ушах зазвенел голос, как будто эти слова звучали прямо сейчас, прямо здесь:

Ладно, тогда желаю тебе, чтобы дождь закончился.

Делаю что могу.

Буквально через секунду я качаю головой, поражаясь себе самой. Сойер Ричардсон, должно быть, посмотрел чертов прогноз погоды. Говорят, иногда он действительно сбывается. И весьма вероятно, что скоро опять польет дождь.

Я спешу добраться до остановки, пока еще и автобус не ушел из‑под носа. А когда снова выхожу на Суинберн‑роуд, лужи на асфальте искрятся под солнечными лучами. Ба жила совсем рядом, так что мне здесь знаком каждый переулок. Поют птицы, словно пытаясь призвать весну на пару недель раньше. Где‑то вдалеке звонят колокола аббатства, а во дворе младшей школы играют дети.

Не могу вспомнить, когда я в последний раз так свободно дышала. Однако осознание этого несет с собой одновременно приятное и болезненное ощущение, потому что я все еще направляюсь на похороны бабушки.

После того как проходящий мимо мужчина с окладистой бородой и в засаленной кепке с тревогой смотрит на меня, я замечаю, что плачу. Потом ускоряю шаг, чтобы он со мной не заговорил, и просто даю волю слезам. Когда, если не сейчас? Лишь приблизившись к кладбищу и увидев, что моя семья уже ждет на краю парковки, я вытираю лицо рукавом и беру себя в руки. Ради мамы. Для нее эти похороны тяжелее, чем для каждого из нас, потому что она была невероятно близка со своей матерью. Я же, напротив, за последний год приносила ей одни огорчения. Сейчас мой долг – быть рядом с ней. Быть такой сильной, как только смогу.

Мы обнимаемся вместо приветствия.

– Наконец‑то ты пришла, Ханна, мы уже начали переживать. Возникли какие‑то проблемы? – Она крепко прижимает меня к себе, и тем не менее я чувствую между нами дистанцию. Она не может простить меня за то, что я совершила, и даже теперь, невзирая на ее горе, мамин гнев ощутим, хотя она старается его не показывать.

Мне так жаль, мам. Честно.

Я выдавливаю из себя улыбку.

– Просто дурацкий инцидент на вокзале, из‑за которого я опоздала на пересадку. Но теперь я здесь.

Мама одета в вязаное пальто, которое до сих пор я видела только на бабуле. Яркое и разноцветное, а по штопке в некоторых местах становится понятно, что ему уже много лет. Ба очень его любила, и, мне кажется, то, что мама его надела, – замечательный жест. Так частичка бабули по‑прежнему с нами.

– Хорошо, что ты здесь, Ханна. Правда.

Лейн неуклюже протискивается ко мне и кивает:

– Я тоже так думаю. Привет, Ханна. У тебя все в порядке?

У моего брата здоровенные ладони и непропорционально тонкие руки, которыми он беспомощно разводит, как будто сомневается, можно ли меня обнять. Еще в детстве он напоминал мне большого пугливого паука, и от этой ассоциации я не могу избавиться по сей день, а ведь ему уже двадцать три. Он почти на два года старше меня. Благодаря огромным глазам на бледном лице он разбивает десятки сердец. Интеллект выше среднего в сочетании с социальной беспомощностью, из‑за которых ребенком его в лучшем случае не звали ни в одну компанию, а в худшем – избивали, в более взрослом возрасте воспринимаются гораздо лучше.

– Все нормально, – отвечаю я и сама обнимаю брата, разрешая его дилемму.

Он держит меня в объятиях чуть дольше, чем нужно.

– Точно? – Обычно его угрызения совести по отношению ко мне трогают, но в данный момент я их не вынесу.

– Точно. – Мы оба знаем, что это ложь. Но сегодня остановимся на этом, потому что это не мой день. – А у тебя?

– Все супер. Я же тебе рассказывал.

Да, он не устает подчеркивать, что с учебой все замечательно и работа у него отличная.

– А Алек? – шепчу я. – Он оставил тебя в покое?

От одного лишь имени волоски у меня на затылке встают дыбом.

– Я ведь дал тебе клятву: мы больше не поддерживаем связь. Он забыл, что я существую.

Мне бы тоже очень хотелось забыть о существовании Алека, но не получится. Я слишком хорошо помню, что он сделал, и не могу исключать, что он способен и на худшее. А главное, он обо мне явно не забудет.

– Хейл. – Отец – единственный человек, кто до сих пор так меня называет. А еще он единственный, кто недостаточно хорошо знал ба, чтобы понимать: сегодня нельзя появляться в черном. Рядом с матерью, Лейном и многочисленными близкими подругами и друзьями бабули, которые все одеты в яркие цвета, он в своем костюме выглядит как инородное тело. К моему сожалению. Потому что он не посторонний и не стал им даже после того, как расстался с мамой. Родителям до сих пор удается то, что многие считают невозможным: они развелись и тем не менее остались лучшими друзьями, пусть и видятся очень редко, после того как папа переехал в Шеффилд.